100 великих оригиналов и чудаков

Судя по воспоминаниям Е. М. Феоктистова, Нарышкина имела властный и решительный характер: «Она многих положительно сводила с ума; поклонники этой женщины находили в ней необычайную прелесть, — на мой же взгляд, она не отличалась красотой: небольшого роста, рыжеватая, с неприятными чертами лица, она приковывала к себе внимание главным образом какою-то своеобразной грацией, остроумною болтовнёй и той самоуверенностью и даже отвагой, которая свойственна так называемым „львицам“».

Сухово-Кобылину он дал и вовсе уничтожающую характеристику: «Его натура, — грубая, нахальная, нисколько не смягчённая образованием; этот господин, превосходно говоривший по-французски, усвоивший себе джентльменские манеры, старавшийся казаться истым парижанином, был, в сущности, по своим инстинктам, жестоким дикарём, не останавливающимся ни перед какими злоупотреблениями крепостного права: дворня его трепетала».

То, что Сухово-Кобылин был крепостником, и не из либералов, вряд ли можно оспорить. Но мог ли он убить свою любовницу? Ведь она готова была уехать в Париж, о чём ему писала незадолго до смерти. Неужели он мог убить её под воздействием чар Нарышкиной? Невероятно. Он был волевым и самостоятельно мыслящим человеком. Это доказывают созданные им три великолепные пьесы. А вот как описал он в августе 1856 года московские торжества по случаю коронации Александра II:

«В 2 часа началось шествие. Жандармы, лакеи, конвой. Азиаты, казаки линейные, атаманские; депутации: черкезы, бухарцы, киргизы, грузины… Рядом за этими вольными народами, за этими крепкими натурами, энергичными лицами тащились бесшляпные, гладкорожие, жирные, подловатые, изнеженно-гнилые русские дворяне…

Четыре кареты были нагружены Государственным Советом и министрами. Сколько в этих четырёх золочёных ящиках было соединено грязи, гнили, подлости и совершённых, и имеющих быть совершёнными интриг». По его словам, после этого шествия следовало бы использовать кислоту и курения «для очищения заражаемого воздуха».

Мог ли человек, написавший это в своём дневнике (не для других), поддаться на уговоры ревнивой женщины и приказать своим крепостным совершить убийство? А о его отношении к Симон-Деманш свидетельствует такая дневниковая запись от 28 ноября 1855 года, после успешной премьеры его пьесы «Свадьба Кречинского»:

«Я ускользнул из ложи, как человек, сделавший хороший выстрел, в коридор. Услышал целый гром рукоплесканий. Я прижал ближе к груди портрет Луизы — и махнул рукой на рукоплескания и публику». И ещё одна запись: «Странная Судьба. Или она слепая, или в ней высокий, сокрытый от нас разум… Веди меня, великий слепец Судьба. Но в твоём сообществе жутко. Утром был с А. на могиле моей бедной Луизы».

Незадолго до преступления он попал в нелёгкую ситуацию из-за своих любовных похождений. Нарышкина забеременела от него, оставаясь в браке с другим. Симон-Деманш угрожала отъездом в Париж. Терять её Сухово-Кобылин не хотел, хотя и продолжал встречаться с Нарышкиной. От неё ему тоже пришлось терпеть скандалы за продолжающуюся связь с Симон-Деманш.

Так что же всё-таки произошло? Наиболее вероятна, мне кажется, такая версия. В тот роковой вечер Луиза Симон-Деманш решила навестить своего неверного любовника и покровителя. Возможно, она предполагала встретить там ненавистную соперницу — Нарышкину. Но не исключено, что их встреча произошла случайно. Луиза вне себя от гнева устроила скандал.

Взбешённый Сухово-Кобылин резко толкнул её. Она ударилась головой о камин и, потеряв сознание, упала на пол. Он в истерике выбежал из комнаты (возможно, крича слугам: «Уберите её!»). Нарышкина, видя, что соперница жива, приказала вошедшим слугам убить её или сделала это раньше собственноручно, находясь в состоянии аффекта. Она могла пригрозить крепостным в случае непослушания каторгой и обвинением в убийстве.

Несчастную Луизу могли сначала душить подушкой. «Для верности» Егоров перерезал ей горло, полагая, что она уже мертва. Брызнула кровь. Тело вытащили через заднее крыльцо (поэтому там остались потёки крови), погрузили в повозку и увезли. Сухово-Кобылину Нарышкина могла сказать, что слуги увезли Симон-Деманш домой. А им объяснила, как вести себя на следствии: ничего, мол, не знаем, не видели и не слышали.

Странно, что предположение о возможном участии Нарышкиной в преступлении ни следствие, ни суд не рассматривали, её по данному делу не допрашивали. В начале декабря 1850 года она уехала (сбежала?) в Париж. Спустя несколько месяцев родила там дочку, которую Сухово-Кобылин позже признал своей. В Россию Надежда Нарышкина не вернулась.