Учитель фехтования

Он медленно, предельно осторожно двигался по крыше, зная, что малейший шум разбудит соседей; несколько раз черепичные плитки, на которые он опирался, угрожающе шатались. В конце концов он оказался на небольшом выступе, нависающем над балконом Агапито Карселеса. Уцепившись за водосток, он на мгновение повис в воздухе, а затем прыгнул. Стоя на балконе Карселеса в рубашке, жилете и с тростью в руке, он наконец отдышался. Затем зажег спичку и подошел к двери. Это была простая, довольно обшарпанная деревянная дверь, закрытая на щеколду, которую без труда можно было отпереть снаружи. Прежде чем открыть, он заглянул внутрь: в квартире было темно.

Затаив дыхание, дон Хайме неслышно откинул крючок и вскоре оказался на крошечной кухне, в тесном закутке между плитой и раковиной. В окно струился бледный свет луны, и на столе он отчетливо разглядел кастрюли и остатки еды. Он чиркнул предпоследней спичкой, прикидывая, чем бы осветить кухню. Внезапно он, к своей величайшей радости, увидел на шкафу подсвечник и зажег свечу. Из-под его ног во все стороны прыснули тараканы.

Из кухни он проскользнул в маленький коридор. Со стен лоскутами свисали обои. Он собрался было отдернуть штору, загораживающую вход в комнату, как вдруг слева, из другой комнаты до него донесся какой-то странный звук Он замер и прислушался, но тишину нарушало только его собственное взволнованное дыхание. Язык у него пересох и словно прилип к небу, в ушах звенело; все кругом было словно нереально, мир казался сном, от которого он с минуты на минуту мог очнуться. Он осторожно толкнул дверь.

Это была спальня. Агапито Карселес лежал на кровати. Еще сидя в экипаже, дон Хайме тщательно продумал, как начать разговор, однако он никак не мог предположить, какая сцена предстанет его округлившимся от ужаса глазам. Карселес лежал лицом вверх, совершенно голый, его руки были накрепко привязаны к кровати. Тело от груди до бедер являло собой сплошную кровоточащую рану. На залитом кровью матрасе валялась бритва, сверкнувшая при свете свечи. Карселес был жив. Заметив свет, он слегка повернул голову, не узнавая вошедшего, и с его распухших губ сорвался хриплый стон затравленного животного, глубокий, невразумительный, полный мольбы.

Дон Хайме не мог произнести ни слова. Машинально, словно в каком-то трансе, он сделал шаг к кровати и молча уставился на изуродованное тело своего приятеля. Тот, почувствовав чье-то присутствие, слабо шевельнулся.

– Нет... Умоляю вас... – забормотал он чуть слышно. По его щекам стекали слезы и капли крови. – Умоляю... Хватит, прошу вас... Это все... Я вам все сказал... Во имя милосердия... Нет... Хватит, ради бога!

Он закричал. Обезумевшие глаза несчастного смотрели на пламя свечи, из груди доносился предсмертный хрип. Дон Хайме прикоснулся к его лбу, пылавшему как огонь. От ужаса он едва произнес:

– Кто это сделал?

Карселес недоверчиво покосился на него, пытаясь понять, кто с ним говорит.

– Дьявол, – в отчаянии простонал он. В уголках рта показалась бурая пена. – Это были они... Дьявол.

– Где бумаги?

Карселес закатил глаза и всхлипнул:

– Заберите меня отсюда, прошу вас... Спасите меня от них... Я все сказал... Они у него, у Астарлоа... Я здесь ни при чем, клянусь вам... Сходите к нему, и он все подтвердит... Я хотел только... Я больше ничего не знаю... Клянусь вам, я больше ничего не знаю!

Услышав свое имя на устах умирающего, дон Хайме вздрогнул. Он не знал, кто истязал несчастного журналиста, но сомнений не оставалось: тот его выдал. Волосы на затылке маэстро встали дыбом. Нужно было немедленно...

Что-то шевельнулось у него за спиной. Угадывая чужое присутствие, дон Хайме быстро обернулся, и это спасло ему жизнь. Твердый предмет скользнул по голове и ударился в шею. Боль оглушила его, но, собрав все силы, он отпрыгнул в сторону, и в этот миг на него кинулась черная тень. Свеча выпала из рук, покатилась по полу и погасла.

Наталкиваясь в темноте на предметы, дон Хайме отступил назад. Где-то совсем рядом слышалось дыхание врага. Он крепче сжал в правой руке трость и обрушил ее в черноту, в то место, откуда, как он предполагал, на него надвигался неизвестный.

Если бы у него было время анализировать свои чувства, он бы с удивлением обнаружил, что в нем не осталось ни капли страха. Только железная уверенность: свою шкуру он продаст очень дорого. Ненависть придавала ему силы, и его напряженные, словно пружина, мускулы готовы были подчиниться единственному приказу: изувечить, разорвать, убить палача, который стоял перед ним в темноте. Он думал о Луисе де Аяле, о Карселесе, об Аделе де Отеро. Он готов был поклясться: с доном Хайме Астарлоа, учителем фехтования, никому не удастся обойтись так, как обошлись с этими несчастными.