Короли Альбиона

Я проследил, как отправляется в путь охотничья партия, как тащат слуги различные арбалеты, в том числе и тот чудовищный механизм, предназначенный для охоты на крокодилов. Высокие, сходящиеся аркой ворота захлопнулись за ними, пыль улеглась, и я вернулся в покои, остававшиеся в полном моем распоряжении.

Ах, какое это удовольствие улучить хоть немного времени для себя, остаться в одиночестве в приятной местности, и притом располагая удобствами и возможностями по-настоящему насладиться отдыхом! Я притащил к берегу пруда целую груду подушек, пристроил на них свои старые усталые колени и так, сидя по-турецки, от души позавтракал перепелиными яйцами, баклажанами в йогурте из лошадиного молока, лепешками с кунжутом, а на десерт угостился миндалем и медовыми пирожками. Чашечка кофе пришлась бы как нельзя более кстати, но для приготовления этого напитка потребовалось бы чересчур много времени и хлопот, так что я довольствовался, как обычно, стаканом ласси, приправленного щепоткой мускатного ореха из наших запасов.

Какое-то время я бездельничал, слушая певчих птиц и любуясь их ярким оперением. Они разгуливали по саду с высокими стенами, словно по птичнику; жившая здесь же изящная серая кошечка с широким и плоским лбом и крупными ушами относилась к пернатым обитателям сада дружески и не трогала их — то ли из лени, то ли на опыте убедившись, что их не поймаешь. Время ползло потихоньку, жара становилась все ощутимее. Позолоченные купола и минареты, поднимавшиеся над крышами располагавшихся поблизости домов, отражали лучи солнца, и посреди этих бликов я заметил две черные точки это были стервятники, свободно парившие в глубокой синеве неба, лишь изредка взмахивая белыми с траурной черной каймой крылами. Скорее всего, они кружили над майданом центральной площадью, где совершались публичные казни. Только эти птицы напоминали о присутствии по ту сторону стен большого, шумного и грязного города — здесь, в саду, и запах угля, и вонь отбросов заглушались нежным ароматом роз и апельсиновых деревьев в цвету со сладким привкусом миндаля от пурпурного плюща, вившегося по стенам.

Я подумывал взяться за письмо Гарею, рассказать о нынешнем путешествии и перед отъездом оставить послание в его доме, но меня уже охватила сладостная лень, которой так приятно отдаться, зная, что нет надобности куда-либо спешить, и я предпочел пойти в купальню.

Над большим прудом поднимался павильон с отверстием в куполообразной крыше, множеством отверстий в стенах. Проникавший в эти отверстия солнечный свет казался особенно ярким и горячим на фоне бархатного сумрака, окутывавшего купальню. В тех местах, куда не падали солнечные лучи, вода переливалась как густые чернила, а в свете лучей она становилась изумрудно-зеленой и покрывалась мраморными прожилками. Края бассейна были обрамлены серым гранитом, в нем тоже посверкивали прожилки на этот раз из кварца. К пруду примыкали ниши, или альковы, для переодевания, занавешенные полотнищами из хлопка. В пруд можно было спуститься по лестнице с перилами, у подножия которой напряженно вытянулись две каменные львицы, изваянные в натуральную величину, — присели на задние лапы, закинули головы, пригнули могучие плечи с рельефно вылепленной мускулатурой, насторожили круглые уши.

Я постоял на пороге круглого купального зала, дожидаясь, пока мой уцелевший глаз привыкнет к скудному освещению, позволяя праздному слуху насытиться ритмическим плеском воды о камень и о воду, легким ее перезвоном и шелестом. Я снял сандалии, чтобы не занести пыль и грязь на мраморный пол, и направился в альков, не в самый ближний, а в следующий за ним (вы когда-нибудь видели, чтобы человек выбирал ближайшую к себе кабинку?). Здесь я собирался оставить накидку, набедренную повязку и тюрбан. Я воспользовался нишей не из скромности — ведь я полагал, что, кроме меня, тут никого нет, — а потому, что пол возле бассейна был сыроват, а в нише имелась каменная полочка. Итак, я распустил и размотал тюрбан и стащил через голову накидку. Как раз в этот момент я скорее ощутил, чем услышал, какое-то движение, и моя правая рука поспешно скользнула в набедренную повязку, где был спрятан кинжал. Затем я разглядел новоприбывшего — это был буддийский монах — и успокоился, поскольку этого человека я считал безвредным. Правда, мне стало досадно, что мое чудесное уединение нарушено.

Монах снял сандалии и широкую рясу, оставил их у самого края воды, прошел мимо охранявших лестницу львов и ступил в пруд.