– Нашли, что искали? – спросила она, запирая карточки в сейф.
– Нашел, спасибо.
Итак, Дахно Наталья Евгеньевна, Ленинский проспект, 19, квартира 84.
Глава пятнадцатая
– На место, Цезарь! – услышал Ларцев из-за двери властный голос. Послышались шаги, дверь распахнулась. На пороге стояла та самая женщина.
– Здравствуйте, вы меня не узнаете? Мы с вами встречались на родительских собраниях в шестьдесят четвертой школе. Помните? Я отец Нади Ларцевой.
Женщина охнула и привалилась к двери.
– Вы хотите сказать, отчим? – уточнила она.
– Да нет, именно отец. А почему, собственно, отчим?
– Но как же так… – она растерянно заморгала. – Я думала, Надин отец…
– Что вы думали? – жестко спросил Ларцев, входя в прихожую и закрывая за собой входную дверь.
Женщина разрыдалась.
– Простите меня, ради Бога, простите меня, я знала, что добром это не кончится, я чувствовала… такие деньги… я чувствовала.
Ее бессвязное бормотание постоянно прерывалось всхлипываниями, потом она капала себе валокордин, судорожно пила воду, но в конце концов Ларцеву удалось составить из разрозненных слов некое подобие рассказа. В прошлом году к ней обратился один человек, который попросил ее посещать родительские собрания в шестьдесят четвертой школе, в классе, где учится Надя Ларцева. Он – отец Нади, но с женой расстался плохо, с тяжелейшим скандалом, она слышать о нем не хочет и не пускает его к дочери. А ему так хочется хоть что-то знать о девочке, о том, как она учится, как ведет себя в школе, какие у нее проблемы, не болеет ли. Он казался таким искренним, таким любящим и страдающим отцом, что отказать ему было невозможно. Тем более что он предложил хорошее вознаграждение за столь необременительную услугу.
– Кто он такой? – спросил Ларцев.
– Я не знаю. – Наталья Евгеньевна снова принялась плакать.
– Как он вас нашел?
– Мы вместе стояли в очереди в магазине. Очередь была длинная, мы разговорились, он пожаловался на семейные проблемы… Вот и все. Больше я его не видела. Он сам мне звонит.
– А как вы получаете от него деньги?
– Он кладет их в конверте в мой почтовый ящик, после каждого собрания, на следующий день. Вечером после собрания он мне звонит, я ему все рассказываю, а на другой день – конверт в ящике. Вы должны меня понять, – всхлипнула Дахно, – я охотница, а это требует огромных денег. Машина нужна, чтобы возить снаряжение, оружие нужно, боеприпасы, лицензии… А я без охоты не могу, умру без нее. Я ведь родилась в Сибири, в заповеднике, мой отец, егерь, к охоте приучил меня с младенчества. Отнимите у меня ее – я задохнусь в городе.
Дахно оправдывалась, то и дело хватаясь за сердце, принимая сердечные лекарства, всхлипывая и сморкаясь. Они сидели в просторной, но неуютной комнате с разнокалиберной мебелью, явно купленной в разное время по случаю, без единого замысла и стиля. Все стены большой трехкомнатной квартиры были увешаны охотничьими трофеями и оружием. На пороге двери, ведущей из комнаты в прихожую, торжественно возлежал огромный чистейших кровей доберман по кличке Цезарь.
– Постарайтесь успокоиться, Наталья Евгеньевна, – мягко сказал Ларцев. – Давайте попробуем с самого начала восстановить все, что вы помните об этом человеке. Не торопитесь, подумайте как следует.
– Зачем вам этот человек? – вдруг с подозрением спросила Дахно.
– Видите ли, Наталья Евгеньевна, мою дочь похитили, и похищение организовал именно он.
– Как?! – Дахно опять схватилась за сердце. – Боже мой, какой ужас, какой ужас, – причитала она, схватившись за голову и раскачиваясь на стуле. – Это я виновата, дура доверчивая, за деньгами погналась, поверила подонку…
И все сначала: рыдания, капли, вода, покаянные слова, битье себя в грудь. Ларцеву стало отчаянно жалко эту немолодую уже женщину, которую огни большого города сначала привлекли, как глупого мотылька, а потом обожгли. Девчонка из сибирского заповедника стала задыхаться в огромном каменном, задымленном и загаженном городе, и единственной ее отдушиной все годы была охота, как глоток свежести и природной чистоты.
От станции «Университет» к Дахно Ларцев ехал на метро, но при пересадке на кольцевую линию наблюдатели его потеряли. Наступил «час пик», толпы людей врезались друг в друга, толкались, мешали проходу, огибали многочисленные книжные и газетные лотки, расплодившиеся в тоннелях и переходах.