Тот, кто знает

Войдя в квартиру, Наташа сразу сказала:

- Давай зайдем ко мне, все равно тебе переодеться нужно.

Она буквально втолкнула Иру в свою комнату и быстро заперла дверь изнутри на ключ.

- Зачем ты взяла мои вещи? - все еще спокойно спросила Наташа. - Тебе что, надеть нечего?

- Так мне же трет, Натулечка, - жалобно проблеяла Ира. - У меня же швы, сама знаешь. А твои вещи на размер больше, мне в них не больно. А ты что, рассердилась, что я твою куртку взяла? Ты же мне всегда разрешала свои вещи надевать, даже сама предлагала.

- Понятно.

Наташа помолчала, собираясь с мыслями.

- Значит, так, Ирина. Если ты не понимаешь человеческих слов и человеческого обращения, мне придется применять к тебе крайние меры. До первого сентября ты будешь сидеть дома, вот в этой комнате, под замком. Выходить будешь только на кухню и в туалет, и только тогда, когда тебе разрешат. Первого сентября пойдешь в школу, и если не дай бог ты позволишь себе хоть один глоток вина, хоть одну затяжку сигаретой, имей в виду - я тебе больше не сестра. Делай со своей жизнью что хочешь, но на мою помощь не рассчитывай.

- А ты мне и так не сестра, - дерзко ответила Ира, сердито сверкнув глазами. - Нечего тут из себя строить.

- Я тебе больше, чем сестра. А ты будешь сидеть в этой комнате и думать о том, в какую историю ты попала и почему это произошло. Ты уже забыла, как ты плакала, называла себя дурой и клялась мне, честное слово давала, что будешь вести себя нормально? Забыла, да?

- Ничего я не забыла, - буркнула девочка.

- А если не забыла, так почаще вспоминай о том, что с тобой случилось, и радуйся, что по чистой случайности ты осталась жива. Если будешь продолжать шляться с пьяными компаниями, вместо того, чтобы учиться, то очень скоро попадешь в очередную неприятность, только в следующий раз все может закончиться гораздо хуже. И еще одно запомни: я - твоя сестра, а Бэлла Львовна - твоя бабушка. И то, что мы говорим, для тебя должно быть обязательным.

- У меня своя бабушка есть, - Ира упрямо вздернула подбородок. - И нечего мне навязывать эту… Мне такие родственники не нужны.

Наташа зажмурилась на мгновение, чтобы не дать выплеснуться охватившей ее ярости. Ах, мерзавка, Полина Михайловна, ах, старая пьяная дрянь, сумела-таки заразить девочку своим антисемитизмом.

- Если ты, - она говорила медленно и с трудом, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заорать, - если ты еще раз позволишь себе сказать что-либо подобное, я тебя убью. Запомни это.

Она так же медленно и осторожно вышла из комнаты и повернула ключ в замке. На этот раз снаружи. Все хорошо, все в порядке, она сумела не сорваться на визг и площадную брань, она удержалась от того, чтобы ударить Иру, хотя видит бог, как ей этого хотелось в последний момент. Ей удалось найти ее и привести домой без громких криков и пошлых сцен. Все хорошо, все в порядке, все хорошо, все в порядке…

Перед глазами плыли темные круги, виски сжало горячими тисками. Почти наощупь Наташа добрела до комнаты родителей, вошла туда, открыла дверцу серванта, схватила первую попавшуюся под руку тарелку и с остервенением швырнула ее в стену. Глуховатый стук осыпавшихся на паркет осколков отрезвил ее, темные круги исчезли, раскаленные тиски разжались. Она рухнула на диван, обхватив голову руками. Боже мой, что же делать, как уберечь Иринку, как сохранить ее? Да что же это такое, в четырнадцать лет ведет себя как… И никто с ней справиться не может. Ведь на грани жизни и смерти балансировала, уже ТУДА заглянула, чудом спаслась - и никакого толку. "Марик, милый мой, дорогой Марик, как хорошо, что ты уехал и не видишь, каким уродом растет твоя девочка, твоя случайная дочь, - Наташа снова мысленно разговаривала с ним. - Ты просил меня заботиться о ней, не бросать ее, и я тебе это обещала, но разве ты мог предполагать, на какую каторгу меня обрекаешь? Ты же не мог знать, что Колю посадят, что Нина погибнет, что старая дура Полина окончательно сопьется и свихнется и что твоя дочь превратится фактически в мою дочь, потому что никто, кроме меня, о ней заботиться не станет, и никому, кроме меня, она не будет нужна. Она даже твоей маме не нужна, и я не могу ее винить за это. Твоя мама все душевные силы истратила на то, чтобы пережить твой отъезд, который был для нее равен твоим похоронам, у нее больше не осталось внутреннего ресурса на то, чтобы переживать за твоего внебрачного ребенка."

Она почувствовала, что голодна, но не было сил встать. Нет, надо взять себя в руки, через "не могу"… Как любит говорить Инка, "не могу" живет на улице "не хочу". Она должна захотеть встать, пойти пообедать, ведь Бэллочка так старалась, готовила, хотела ее накормить. И ее, и Иринку, и старую дрянь Полину, которая вовсе не заслуживает того, чтобы Бэлла для нее готовила. Сама Полина и пальцем не пошевельнет, прикрывается возрастом и немощью, места общего пользования не убирает, в магазин за продуктами не ходит. Живет с внучкой на две пенсии и алименты, которые то приходят регулярно, то не приходят по нескольку месяцев. Ту пенсию, которую Иринка после смерти матери получает как несовершеннолетняя "по случаю потери кормильца", Полина отдает Наташе, чтобы та покупала продукты и кормила ее и внучку, свою же пенсию потихоньку пропивает. Алиментами тоже распоряжается, как бог на душу положит, то Наташе отдаст, чтобы купила Иринке новую одежду, а то и в свой карман сунет. Бэллочку ненавидит люто, однако же еду из ее рук принимает не то что безропотно, а даже и с удовольствием.