Чужая маска

– Минуточку. – Он поднял вверх палец и строго поглядел на Гордеева. – Параскевич умер раньше Людмилы. Значит, он никак не может наследовать ей. Это завещание недействительно.

– Ну, конечно, – облегченно перевела дух его жена. – Конечно. Вы зря старались нас напугать, господин полковник. Ничего у вас не вышло.

– Мне снова придется вас разочаровать. Текст завещания составлен таким образом, что наследником Людмилы Исиченко является не покойный Леонид Владимирович, а автор романов, издаваемых под именем Леонида Параскевича.

– Не вижу разницы, – пожал плечами Неласов. – Не старайтесь нас запутать и заморочить нам голову.

– Разница есть, и огромная. Дело в том, что автором этих романов является не Леонид Владимирович, которого похоронили почти месяц назад, а его жена. А она жива и здорова.

– Это ложь! Этого не может быть! Если бы книги писала она, то зачем Людмила стала бы составлять завещание в пользу Леонида?

– Но я же вам сказал, завещание составлено фактически не в его пользу, а в пользу истинного автора.

– Все равно это ложь! Вы что, не понимаете, что эта женщина вас обманывает, чтобы получить наследство Людмилы?

– Все может быть, – вздохнул Гордеев. – Именно поэтому будет производиться экспертиза с привлечением специалистов-филологов для установления подлинного авторства. Если окажется, что Светлана Параскевич говорит неправду, наследство отойдет вам и вашему брату. Но если эксперты подтвердят, что под именем Леонида Параскевича скрывалась действительно она, то вы ничего не получите. Ни копейки. Так составлено завещание.

И тут Неласова сорвалась:

– Да как же можно принимать этот бред всерьез?! Она же сумасшедшая, она совсем свихнулась на своем писателе! Голоса ей слышались, призраки являлись! Она была невменяемой!

– Так, – удовлетворенно хмыкнул Гордеев. – Значит, невменяемой? Голоса, призраки? Подумайте как следует. Не далее как минут пятнадцать тому назад вы утверждали, что Людмила была совершенно нормальной.

И снова повисла тишина. Если супруги Неласовы имели представление об игре в шахматы, то они должны были бы сообразить, что Гордеев поставил им «вилку».

– Мы будем оспаривать это завещание. Мы докажем, что она была недееспособной в тот момент, когда придумала эту глупость, – заявил Неласов.

– Пожалуйста, – развел руками полковник. – Это ваше право. Но в этом случае вам придется отказаться от попыток обвинить Каменскую в доведении вашей родственницы до самоубийства. Если Людмила Исиченко была психически больна, то ни предвидеть ее поведение, ни управлять им невозможно. Больные люди способны на самые необычные и необъяснимые поступки, и никто не виноват в том, что они их совершают. Так что выбирайте. Я мог бы сказать вам сразу, что с вашим иском к Каменской у вас ничего не выйдет, потому что ваш адвокат – бездарный неуч, не знающий законов. Но вы склонны доверять ему и не хотите верить мне. Поэтому просто прикиньте, что больше: наследство или мифические пятьсот миллионов, которые вы намереваетесь отсудить у нас с помощью вашего недоучки. Если Исиченко была здоровой – будем судиться. Если больной – боритесь за аннулирование завещания. А в этом случае у вас шансов куда больше. У нас есть множество свидетельских показаний, которые говорят о том, что ваша родственница была тяжело больна.

– Мы должны подумать, – выдавил Неласов. – Это все так неожиданно…

– Подумайте, – согласился Виктор Алексеевич. – И если надумаете признать, что Людмила была больна, приходите в городскую прокуратуру к следователю Ольшанскому. Он вас еще не вызывал?

– Вызывал. На сегодня, на три часа.

– Ну что ж, время на раздумья у вас есть. Хотите еще что-нибудь мне сказать?

Супруги молча поднялись и покинули кабинет полковника Гордеева.

* * *

Наталья Досюкова дрожащими пальцами вскрыла конверт, который ей принес незнакомый мужчина неприятного вида. Он сказал, что освободился из зоны, где отбывает наказание Евгений, и привез от него письмо. Наталья в своей жизни редко получала письма, и никогда они не приносили ей ничего плохого. Но она все равно ужасно волновалась.

«Наташенька! Сейчас, когда прошло две недели после твоего приезда, я начал понимать, что был груб с тобой. Прости меня, дорогая. Наверное, мне следовало вести себя по-другому, провести эти три часа так, чтобы было потом приятно вспомнить. А я вспоминаю только твои слезы и обиженные глаза. Еще раз прости.