Чужая маска

– Виктор? Это я.

Настя поняла, что Владимир Петрович разговаривает по телефону. Она вспомнила его преувеличенное внимание к карте Галины Ивановны Параскевич, его дрожащие руки и прислушалась.

– Ко мне приходили из милиции. Нет, не то. Нет, насчет Параскевича. Виктор, что происходит? Я ничего не понимаю. Откуда все это полезло? Да не психую я, а просто мне это не нравится. Насчет родов спрашивали. Да. Да. Нет, сказал, что не помню. У нее в карте записана астматическая компонента. Нет, с этой стороны все нормально, но я не понимаю, почему именно сейчас… Ладно. Хорошо, договорились.

Настя докурила сигарету, на цыпочках спустилась по лестнице на два этажа ниже и только оттуда поехала на лифте. Ай да доктор!

* * *

До особняка в центре Москвы, где располагались административные службы киноконцерна «Сириус», она добралась довольно быстро. Стасова на месте не было, но девушка из соседнего кабинета, порхая по коридору мимо Насти, прощебетала на ходу, что Владислав Николаевич где-то здесь, скорее всего у шефа. Настя устроилась в когда-то мягком, а ныне продавленном чуть ли не до пола кресле и достала предусмотрительно припасенную газету с кроссвордом. Вписывая буквы в мелкие клеточки, она продолжала думать о странной реакции Владимира Петровича Пригарина на ее визит. Нигде никакого криминала, а он сначала испугался, а потом, только за ней закрылась дверь, кинулся звонить какому-то Виктору. Не зря Владу не понравилось это совпадение с самого начала, ох, не зря! Все-таки чутье у него развитое, тренированное.

– О чем задумалась? – послышался голос Стасова над самым ее ухом.

– О том, что твой начальник, который дал тебе уйти на пенсию, полный дурак, – ответила она, убирая кроссворд в сумку и вставая с низкого кресла.

– Почему это? Нормальный мужик, дал мне уйти спокойно, без выговоров и без нервотрепки.

– Был бы нормальный – ни за что бы тебя не отпустил. В ногах должен был валяться, слезы лить, уговаривать остаться. А он? Взял и отпустил тебя без звука, как будто такие, как ты, пачками на улице валяются и по первому его свистку прибегут к нему работать.

– Ты чего, Настасья? – оторопел Владислав. – Мороженого переела? Или кофе был некачественный? Ты чего такая заведенная?

– Да потому, что меня всегда злость берет, когда самые лучшие от нас уходят, а наши начальнички смотрят вам вслед с отеческим укором, вместо того чтобы взять ноги в руки и делать для вас хоть что-нибудь – квартиры вам выбивать, премии, льготы. Обидно мне, понимаешь?

– Ну-ка пойдем.

Он крепко взял Настю за плечо и завел к себе в кабинет.

– Раздевайся, садись и рассказывай, с чего это тебя посреди полного здоровья обиды начали грызть.

– Я была сегодня у Пригарина, – сообщила она, сняв куртку и устроившись в удобном, на сей раз не продавленном кресле в углу. – И могу тебя поздравить с тем, что твое сыщицкое чутье не утратило остроты.

– Серьезно? Наш моложавый дедок чем-то тебе не угодил?

– Еще как не угодил. Он страшно перепугался моих расспросов о родах Галины Ивановны Параскевич, а как только я вышла за дверь, кинулся названивать какому-то Виктору. И эдак, знаешь ли, с претензией, мол, что это значит, да почему, да отчего именно сейчас.

– Настасья, ты еще не устала морочить мне голову?

– Ты о чем? – не поняла она.

– О твоем визите к Пригарину. За каким, извини меня, чертом ты к нему потащилась?

– А что? – испугалась Настя. – Я тебе дорогу перешла? Ты что-то в отношении его планировал? Прости, Влад, я же не знала. Мы договаривались ехать вместе, и я подумала, что…

– Я не об этом. Ты поехала к нему именно потому, что твое чутье тоже тебе подсказывало что-то смутное. Тебе тоже не понравилось это совпадение. И не нужно разыгрывать тут целый спектакль и делать из меня гениального Эркюля Пуаро. Ладно, проехали, рассказывай про нашего доктора.

Настя пересказала Стасову свой разговор с Пригариным и почти дословно воспроизвела его реплики в случайно подслушанном телефонном разговоре.

– Надо же, – покачал головой Стасов, – а мне он с гордостью говорил, что всех своих рожениц в лицо помнит. Поставьте, говорил, передо мной десять тысяч женщин, и я выберу среди них всех тех, у кого детей принимал, ни одной не пропущу. А Галину Ивановну твою не вспомнил.

– Это не показатель. Он может считать, что у него память отменная, а на самом деле – ничего особенного, просто самомнение высокое. Или, может, в молодости память была хорошей, а сейчас сдавать сталa, только не хочет признаваться в этом. Хотя, по идее, должно быть наоборот. Если у него начался склероз, то все равно то, что он запомнил в молодости, должно в памяти остаться, а вот с опознанием Досюкова он уже не был бы так уверен. Да не в этом суть, Влад, бог с ней, с его зрительной памятью. Меня гораздо больше интересует, чего он задергался и кому и зачем принялся названивать, когда я ушла.