Седьмая жертва

– Я его пожалела, – оправдывалась мама, – он так много болел, когда был маленьким, ему нужно было хоть немного окрепнуть.

– От учебы и знаний еще никто не надорвался, – отрезал папаня, – а ты своей жалостью губишь сына, вредишь ему.

Я ни хрена не понимал, с какого этого удовольствия я должен учиться в академии и получать высшее образование. По кошкам я уже и так академик, а больше мне ничего в жизни не нужно. Папашку послушать, так я должен закончить эту академию, потом поступить в аспирантуру, написать диссертацию, потом еще какую-то другую диссертацию, разработать новый метод скрещивания кошек и выведения новых пород или на крайняк новый метод лечения какой-нибудь кошачьей болезни, сделать себе имя в науке и вообще стать самым главным кошатником на земле. Ну на худой конец в Европе. Е-мое, Самым Главным Кошатником. Да на кой черт мне это счастье? Я свою жизнь видел просто и ясно: схожу в армию, поскольку все равно никуда от нее не деться, вернусь, устроюсь работать, буду копить деньги на то, чтобы открыть свой кошачий приют. И потом буду всю оставшуюся жизнь заниматься своими любимыми кошечками и котами, моими ласточками, моими любимыми пушистыми девочками и мальчиками, такими независимыми, непослушными, строгими, не терпящими панибратства, неласковыми, но… Черт его знает, что в них было такое, но что-то определенно было. Я не просто любил их, я болел ими.

Не понимать-то я не понимал, зачем папаня тащит меня в науку, но легче от этого не становилось. Я тупо упирался, он сначала уговаривал, объяснял, потом стал требовать, потом угрожать, потом вообще орать начал. Мамулька смотрела на эти душераздирающие сцены больными собачьими глазами и тихонько вздыхала, но открыто мою сторону не принимала. И только когда папашка сматывался, гладила меня по голове и говорила, что я должен жить своим умом и прожить свою собственную жизнь, а не чужую, кем-то другим придуманную и навязанную. В разгар всех этих околоинститутских баталий у нас с мамулей и состоялся наконец тот разговор, который вправил мне мозги и поставил их на место. Конечно, можно было бы и пораньше обо всем этом поговорить, но я вопросов не задавал, а мамуля – человек деликатный – первой не начинала.

Когда папанька впервые появился, в мою кошколюбивую черепушку ничего такого не приходило, потому я и не спрашивал, почему это он столько лет не появлялся, а потом в одночасье нарисовался, да так что никаким ластиком не сотрешь. Я вообще в детстве поведение взрослых не оценивал и не пытался его логически объяснять, мамуля растила меня послушным, мягким ребенком, который любое слово, произнесенное взрослым, принимал как указание, не подлежащее обжалованию. Не было отца – и не надо. Появился – значит, так положено.

И вот теперь, накануне осеннего призыва, мне все популярно объяснили. И насчет семейных традиций и чести рода Данилевичей-Лисовских-Эссенов, и насчет неравного брака между троечницей-мамулей и гениальным папашей-Ландау, и про то, как он все соки из мамульки выжимал, заставляя учиться, а потом просто-напросто выжил, чтобы она его перед академиками и разными всякими лауреатами не позорила. И про вторую папашину жену мне рассказали. Тоже история, доложу я вам… Мне так эту несчастную тетку было жалко – аж слезы на глаза навернулись. Она так старалась, так старалась, прямо из кожи вон лезла, а ему все мало, козлу!

К восемнадцати годам я уже утратил абсолютную послушность взрослым и научился спорить и ссориться, не видя в этом ничего зазорного. Когда мамуля разъяснила мне, чего от Меня папанька добивается, я, натурально, встал на дыбы. Это что же, выходит, он не обо мне, своем единственном сыне, заботится, а исключительно о себе и достоинстве своей гребаной семьи?

Сначала мамулю измучил, потом, видя, что она не соответствует его требованиям, выгнал ее, а заодно и меня, и стал искать новую жену, которая родит ему нового ребенка. Про меня и думать забыл. А потом, когда со второй женой обломилось, вспомнил, что есть где-то сын, которого можно попробовать обкорнать под свою гребенку, сделать достойным продолжателем рода. Выходит, ему все равно, чего я хочу, ему интересно только то, чего хочет лично он?

Ну, со мной-то этот номер не пройдет. Мамуле он жизнь попортил, вторую свою жену вообще в могилу свел, и все в угоду каким-то там Данилевичам и Эссенам, которых я и знать не знаю. И, кстати, не хочу знать. Но я у него на поводу не пойду, это уж фигушки!

Правда, мои бунтарские порывы несколько сдерживались соображениями чисто меркантильными. Папаня был мужиком не бедным, денег нам давал щедро, и я в глубине души надеялся, что он загорится моими идеями насчет кошачьего приюта и поможет финансами. И пришлось мне судорожно копаться в своих куцых мозгах, чтобы взвесить и понять, чего я хочу больше: помощи или самостоятельности.