Седьмая жертва

Как мне не стыдно так думать! Выходит, лучше пусть Таню убьют? Нельзя так думать, нельзя, нельзя! У Тани маленький ребенок, она – талантливый писатель, люди ждут ее книг, ее жизнь стоит дороже моей, я должна радоваться, что это оказался не Горшков. Я должна радоваться, что убийца пытается свести счеты не с ней, а со мной, потому что от моей смерти ущерба меньше, после меня дети сиротами не останутся. Я должна радоваться… Но я не могу. Мне страшно».

ПЕРВАЯ ЖЕНА УБИЙЦЫ

Он требовал от меня невозможного, но понимать это я стала только потом.

Сначала все было замечательно, похоже на сказку, которая будет длиться вечно.

Институт я не выбирала, скорее это институт выбрал меня. Не могу сказать, что я в семнадцать лет жаждала получить высшее образование. Учиться я вообще не очень любила, но школу закончила вполне благополучно исключительно благодаря своим спортивным данным. Меня включили в юношескую сборную страны по волейболу, я ездила на бесконечные сборы и соревнования, а в промежутках между ними – на ежедневные тренировки. Школа мной гордилась и все мне прощала за спортивные достижения. Меня даже в комсомол принимали заочно, не таскали в райком и не мучили вопросами по Уставу (я бы все равно никогда его не выучила). Я же в это время участвовала в матче на юношеской Олимпиаде.

Так что институт я выбрала тот, что был поближе к дому. Вступительные экзамены, конечно, сдавала, но и без того было ясно, что меня никто заваливать не станет. И высшие спортивные чиновники ходатайствовали, да и институтское руководство понимало, что я буду играть за студенческую команду на Универсиаде.

Когда он обратил на меня внимание, я даже не поверила сначала, что это происходит со мной. Самый лучший студент, гордость института, четверокурсник, о котором всем было известно, что его после пятого курса берут в аспирантуру, – и я, троечница-второкурсница. Хотя и хорошенькая была, спору нет. Его внимания добивались и страдали по нему все без исключения девчонки, а он выбрал меня. Мне завидовали. Мной восхищались: ну как же, сумела захомутать самого Ландау. Это прозвище у него такое было – Ландау. Гений физики и сопромата.

Я, конечно, не больно ученая была, но умишком своим практическим дотумкала, что нужно быстро беременеть и рожать, чтобы Ландау не соскочил.

Он, как оказалось, к моему удивлению, был девственником. Но я сообразила, что он не ханжа, а просто очень осторожный, не позволял себе ничего и ни с кем, чтобы не быть обязанным. Терпел-терпел, а когда терпение кончилось, тут и я случайно подвернулась, попалась на глаза. А могла бы на моем месте оказаться и любая другая. Мне просто повезло, и надо было торопиться, пока не появилась какая-нибудь еще более красивая девица на его небосклоне. Он был из такой семьи, попасть в которую мечтала бы каждая. Бабка – какая-то немыслимая профессорша, Ландау живет с ней в самом центре Москвы в огромной квартире с высоченными потолками и старинной антикварной мебелью, кроме того, у него есть и собственная квартира, двухкомнатная, в престижном районе. Отец тоже какая-то шишка, работает где-то далеко, появляется редко, так что болезненный по тем временам квартирный вопрос у молодой семьи решался без проблем.

Ну и, конечно же, я была влюблена в него как кошка. Помимо удобств, которые сулил такой брак, наличествовали еще и чувства. Он был таким красивым, таким умным, таким необыкновенным, говорил свободно на двух языках, играл на рояле сложную, непонятную мне музыку, писал маслом портреты и с увлечением читал книги, в которых я не могла понять и двух слов.

Мне удалось женить его на себе в конце второго курса.

Когда заявление в загс было уже подано, а моя беременность насчитывала два с половиной месяца, я осторожно спросила, как его семья относится ко мне и к нашему решению пожениться. Ландау усмехнулся и сказал:

– Когда-то моя мама вышла замуж точно так же. Семья была против, но мама настояла на своем, и появился я.

Сначала я не поняла, о чем это он. И только спустя несколько лет до меня дошло, что он имел в виду. Ландау безумно любил свою покойную мать, чтил ее память и считал ее жизнь и поступки образцом для подражания. Правда, как выяснилось впоследствии, не во всем. Это, собственно говоря, и стало тем камнем преткновения, о который я расшибла себе лоб.

На третьем курсе я ушла в декрет и оформила академический отпуск. Когда родился сын, Ландау так радовался, что мне казалось, нашему браку ничто не угрожает и угрожать не может. Если отец так любит ребенка, он ни за что не бросит его. До конца лета жизнь наша была безоблачной и счастливой, муж помогал мне изо всех сил, нянчил ребенка, вставал к нему по ночам, ходил за продуктами, и все такое. А в конце августа страшно изумился, поняв, что я и не собираюсь приступать к учебе.