Золотой эшелон

— БМД — к спуску!

Спустили БМД на грунт.

— Федя!

— Я! — звякнул Федя из радиорубки.

— За меня остаешься!

— Есть!

— Что, Драч, одной БМД и двумя газиками обойдемся?

— Так неужели ж?

— Так вот, я иду центральной улицей. Она пряменько к обкому выведет. Слева меня не прижмут, там река. А ты иди по параллельной улице правее. Две у нас цели: обком да штаб дивизии. Там только нам помочь могут.

Может, мост расчистят, может в дивизии переправочные средства есть. Понял?

— Понял.

— Тогда двигай. Если стрельбу услышишь — поддержи. БМД тебе отдаю, у меня огневой мощи не будет.

— Понял-понял. Поддержу.

Службу Зубров начинал в этом городе. В этой самой 41-й Гвардейской танковой дивизии. В разведывательном батальоне. Командиром группы глубинной разведки. А вспомнилась ему сейчас почему-то речка Рось, с которой, по легенде, и Русь началась и получила свое имя. И рассказы местных, что Черкассы древнее Киева и что климат тут был чуть не лучший на Земле, и почва: хочешь — хлеб сей, хочешь — рыбу лови, хочешь — охоться в дубравах… И захотели, и взялись — потому и вся Россия с этой благодати начиналась.

Пылит ГАЗ-166 по бесконечной, ровной, как пулеметный шомпол, улице. И пыль зеленоватая. Вроде вымер веселый город, и усомнился Зубров в своем решении. Он да водитель Чирва-Козырь, больше никого. Правда, по соседней улице еще один газик идет да БМД рядом. Там и Драч, и Салымон, и еще трое-четверо надежных ребят.

Домики пустые мимо бегут. Погуще постройки пошли. Повыше. Миновали почтамт — и вот тебе площадь центральная, Ленин гранитный со снесенной головой, обком белокаменный — и люди наконец. Да не люди, а ревущая толпа. Гром да грохот. Штурм, похлеще штурма Зимнего. Дым из обкомовских окон да стрельба. И коммунистов рвут на части. Ну, это уж совсем нехорошо. Вроде и заслужили коммунисты сотни казней — но зачем же им все-таки ноги и прочее отрывать, если можно просто и гуманно их на фонарях развесить?

Рыкнул Зубров, но не был услышан. Толпа в зверстве. Лица все серые и даже с прозеленью, не дай бог такие лица во сне увидеть! И не пробьешься туда, к людскому водовороту — где всего интереснее, где история вершится, пока еще никем не перевранная.

Матюгнулся Зубров — и к двери. Чирва-Козырь из этих матюгов понял одно: надо ждать командирского возвращения. На газике к центру толпы никак не пробиться.

Распихивает Зубров толпу и сам под бока получает. Гуще пошло да злее. Рвут обкомовских воротил. Бьют об асфальт черепами. Мозги вокруг и кровавые лохмотья. А из обкома новых вытаскивают: кого под руки, кого за ноги. И последним меньше мучиться: лестница высокая, успеют головы расшибить, пока дотянут до места главной расправы.

— Ах ты ж сука! За что у меня ребеночек помер от вашего комбината?!

— Кто, паскуда, сыновей моих в лагерь загнал?

— Я к тебе на прием годами ходил, жилья просил, а ты на меня и не смотрел! Глянь, сволочь, в последний раз!

— Сколько, падла, из-за тебя девки в общежитии абортов сделали? Кто распорядился — с детьми не держать?! Дайте ж мне его, люди, в руки на минутку! За доченьку мою нерожденную!

Вот девчонку волокут в школьной форме. И жадные руки к ней. Рвут с нее все. Ручки тоненькие, рот уже разбит, шейка запрокинулась…

Тут уж Зубров не стерпел. Рванулся он к девчонке, народ распихивая, — и видит, как уже клонят ее к земле, с попки последнее срывают. Каждому потешиться охота. Кому какое дело — виновата она или нет? Их-то мальцы, химией отравленные, тоже ведь ни в чем виноваты не были!

Ухватил Зубров девчонку за руку, а ее за другую от него тянут, и в морду Зуброву, и в морду…

— В очередь! В очередь, зараза, становись! Понацеплял на себя звездочек! Офицер называется, а в очередь не становится!

Получил Зубров прикладом в темя и в зубы получил. Автомат у него за спиной, пистолет за поясом. Но не дотянуться теперь до них. Давка, да еще одна рука девчонкой занята. И не стрельнешь тут, в толпе: разорвут. Тут каждый сам с автоматом на плече. Прижал к себе Зубров девчонку — живую ли, нет ли — и понимает, что тут ему и конец. Нет уже ни обкома, ни штаба дивизии, ни самой дивизии. Никто ему не поможет. А Чирва-Козырь далеко-далеко остался, аж на том углу. Ни его не видно, ни он Зуброва не видит. И сигнал не подать.

Вмастил кулаком между глаз кому-то, ногой в расстегнутый уже пах, получил по челюсти — и понял: конец. Жаль, Салымона с лопатой рядом нет, жаль, Драча где-то черти носят. И жизни жаль — но, с другой стороны — кончена правильно, как офицеру положено!