Золотой эшелон

Вдруг Росс увидел напротив совершенно невидящие глаза, и вновь гнетущая тишина заполнила все пространство вокруг, и стук колес не нарушал тишину, но подчеркивал.

— Я — Первый. Майора Брусникина и капитана Драча — ко мне.

Первым влетел в купе Брусникин, и тряхнуло его — думал, что Зубров умер. Он сидел у окна, откинувшись далеко назад, и лицо полковника было таким, каким бывает лицо убитого в бою человека. Влетел и Драч и первое, что увидел — лицо своего командира, и ему захотелось кричать: воды! Но не кричал: в лице Зуброва кроме мертвенной зелености проступало что-то еще, не то решимость самоубийственного подвига, не то отрешенность камеры смертников. Драч — на Росса: мол, что ты с ним, гад, сделал? Понятно, что без слов, только взглядом спросил. И Брусникин Россу тот же вопрос бросил без слов, правда, более вежливо: что вы тут пили? А Росс и сам ни черта не понимает. Болтали, трепались и выпили вроде немного. Что ж это с ним?

Не поворачивая головы, скосил Зубров только глаза:

— Гвардии майор Брусникин, что мы везем в контейнере?

— Мыло, товарищ полковник.

— Мыло — это легенда для окружающих, а что на самом деле?

— Мыло, товарищ полковник. Болтают люди о стратегическом оружии, но именно это и есть легенда, а на самом деле — мыло.

— Откуда знаешь?

— Я правительственную связь каждый день по пятнадцать часов слушаю. Противоречивая информация. Они сами эту легенду с перепугу сочинили.

— Что ж ты молчал всю дорогу?

— Я думал, вы сами догадались.

Хуже этого оскорбить полковника Зуброва было нельзя. Вякнул Брусникин сдуру и язык прикусил: выходит, что Зубров такой болван, что не понял вообще ничего в ситуации, когда все так ясно.

— Капитан Драч?

— Я!

— Что мы везем в контейнере?

— Раньше в контейнере было мыло, но мы везем пустой контейнер.

— Откуда знаешь?

— Мне, кхм, женщина одна сказала. Она все знает.

— Где ж то самое мыло?

— Его украли еще в Одессе. Контейнер нам погрузили уже пустой.

— Что думают люди о содержании контейнера?

— Солдаты уверены, что везут стратегическое оружие, действующее на психику, а, кхм… все женщины считают, что это мыло. Ради мыла они все и увязались за поездом.

— Но одна-то женщина знает, что контейнер пустой. Ради чего же она с нами едет?

— Извините, товарищ полковник, женщина ехала ради мыла, но, сообразив, что мыла нет, едет… ради меня.

— Понял. Она едет ради тебя. Но ты-то ради чего едешь? Ты-то понимаешь, что пустой контейнер или полный, но речь идет о мыле! Офицер, которому приказали возить мыло и ради этого убивать людей и жертвовать людьми и собственной жизнью — больше не офицер. Прости меня, Поль, ты торговец и ничего плохого в этом нет, но офицер не имеет права убивать людей ради мыла, и настоящий офицер обязан не выполнять таких приказов, но застрелиться. А перед тем как застрелиться самому, офицер обязан доложить своему командиру, чтобы и тот имел возможность застрелиться.

Зубров умолк и долго молчал.

Потом вдруг стал официален: застегнуться на все пуговицы — как в армии говорят.

— Значит, так. На первом разъезде загоняем эшелон в тупик. Назначаю комиссию для вскрытия контейнера. В составе комиссии: я — полковник Зубров, майор Брусникин и капитан Драч. Гражданин США Поль Росс членом комиссии быть не может, но приглашается в качестве свидетеля и консультанта.

— Принято.

— Зачем вскрывать? — не понял Драч. — Довезем до Москвы и сдадим. Печати на месте, и — дело с концом. Нам такой груз дали, мы такой и довезли, а если контейнер пуст, так то не наше…

Зубров так глянул на Драча, что тот тут же зарекся: в вопросах офицерской чести мнения своего больше при Зуброве не высказывать, да и вообще пересмотреть свою позицию в этом вопросе.

— Я предлагаю, товарищ полковник, — вступил Брусникин, — не торопиться со вскрытием, а дождаться ночи… и вскрыть без посторонних.

— А чего нам бояться? Если там действительно стратегическое вооружение, аппараты какие и прочее, то личный состав батальона это и без нас знает. А если там… мыло (есть или было)… то какой нам теперь смысл из этого делать тайну? Мы опозорились до конца своих дней, и наш позор все равно станет рано или поздно всем известен. Вот и разъезд. Брусникин!

— Я!

— Распорядитесь остановить поезд и загнать его на запасной путь.

Рванул Зубров печати так, что, казалось, и кусок металлической двери вырвал. Скрипнули запоры, открылась дверь и Зубров вошел в двадцатипятитонный контейнер, как в пустую камеру человек на пятьдесят. Он прошел в самый конец, туда, где у дальней двери валялся разбитый ящик с брикетами в желто-зеленой упаковке. Зубров поднял один, развернул, понюхал. Прочитал этикетку — «ZEST» и бросил на пол.