Золотой эшелон

— А у них?

— У петухов-то? Какая у них совесть, ты что, с печки упал?

Суд проходил на бывшей станции Потьма-2, в зале ожидания. Как объяснил Носатый, любой суд был открытый, и присутствовать могли все желающие. Еще подходя к дому, они услышали дружный хохот пары сотен глоток.

В большой комнате у стены на расставленных полукругом креслах восседали двенадцать человек. С первого взгляда Драч понял, что это яркие личности. Им не нужно было погон на шинелях. В центре полукруга сидел еще один, в серебристой каракулевой ушанке, с волчьими глазами.

— Это присяжные, а тот, что посередке, — судья, — шепнул Носатый.

У боковой стенки на стуле сидел худой, обритый, но непохожий на зэка тип. Что в нем было не так — Драч, однако, уловить не мог. По обе стороны от него стояли два мордоворота с топорами за поясом. По знаку волчьеглазого они поднесли к лицу подсудимого два зеркала, имитируя трельяж. Хохот возобновился. Сидящая на полу орава со стоном полегла друг на друга.

Тут только Драч догадался, что татуировка на лице подсудимого складывается в слова лишь в зеркальном отражении. «РАБ КПСС», — прочел он в одном зеркале.

«ЛЕНИН ЛЮДОЕД» — в другом. Судья в каракулевой ушанке поднял руку. Все затихли.

— Больше десятка свидетелей показывают, что этот козел с наколками на морде — полковник КГБ Новиков. Сомневается ли кто в этом?

Молчание.

— Считаю личность установленной. Переходим к делу. Кто против него что имеет?

В зале поднялась добрая дюжина рук. Судья указал глазами, и вперед вышел сгорбленный старик.

— Божись! — приказал судья.

— Гадом буду, землю жрать буду, век воли не видать!

И старик начал…

Наговорили о Новикове много. Последней вышла девка лет двадцати пяти с соломенными волосами.

— Я на Молочнице сидела, на четырнадцатой зоне. Потом меня на доследование повезли, а в этапе мне конвой ляльку заделал. Ну, меня тогда на вторую зону кинули, где мамки с детьми. А туда политичек тогда наладили, в ПКТ. А меня — в соседнюю камеру на пять месяцев, вроде я джинсовый костюм сперла. А я только брюки сперла, а не весь костюм. У нас тогда джинсовый пошив был, а дежурнячки за чай ту джинсу у нас торговали. Как тут не пойдешь не сопрешь?

— Лолита! — строго сказал судья. — Ты нам за советскую власть не рассказывай. Имеешь что сказать на Новикова — так не тяни кота за хвост. Две минуты тебе даю на все свидетельство.

— Так этот змей Новиков меня в оперчасть вызвал: я с политическими через стенку разговаривала. И давай уламывать, чтоб я стучала. Я ни в какую. Он тогда стал грозить, что меня в ШИЗО, а доченьку мою, ей тогда годик был, — в дизентерийную палату переведут. Тогда в ДМР, где младенчиков держали, дизентерия была. В ШИЗО меня на другой день закатали, будто начальству противоречила. А доченьку мою…

Тут Лолита разревелась, и дальше ничего было не разобрать. Зал глухо зарычал. По всему было видно, что убитые мужики — это одно, а годовалый младенчик — совсем другое, и судить за это будут разно.

— И последнее слово подсудимого! — рявкнул судья. Новиков грохнулся на колени и запричитал:

— Я же подневольно, я же все по приказу. Я всегда был против этой власти! Я на политических представления к освобождению оформлял! В архивах есть! Я человек молодой, исправлюсь. Я вам, господа паханы, полезным буду. Знаю я много. Помилуйте!

Новикова, как мешок, подняли и посадили обратно на стул. Судья встал.

— Присяжные, дуйте на совещание. Перекур, братва.

Носатый, протолкавшись через толпу выходящих, провел Драча к судье.

— Я тут с поездом. Без тебя нам рельсы не наводят.

— Чем ты, мужик, платить можешь?

— Табачком.

— Это дело. Пять ящиков махорки — и завтра едешь.

— А если сегодня?

— А патронов у тебя часом нет?

— Смотря каких.

Они договорились за пару минут. Носатый получил приказ все устроить. Драч уже направился было к выходу, но тут вернулись присяжные, и Драч решил досмотреть.

Сомнений в виновности подполковника КГБ Новикова у присяжных не было. Проголосовали единогласно. Судья встал и произнес одно слово:

— Катапульта.

Подсудимый, казалось, понял это так же мало, как и Драч, но на всякий случай взвыл.

В двойное командирское купе вошел Драч с рогожным мешком на плечах. Повеяло запахом свежеиспеченного хлеба.

— Здравия желаю, товарищ полковник! Извиняюсь, что честь не отдаю: мешок тяжелый.

— Прибарахлился, капитан. Тронемся ли — не спрашиваю. На тебе написано. Ишь, глаза горят, дым из ушей. А когда тронемся?