Чему не бывать, тому не бывать

— Я, честно говоря, думала, что вы уже признали свое бессилие, — сообщила она инспектору, и это не прозвучало невежливо. — Поэтому я даже не догадываюсь, чего вы от меня хотите. Мой знакомый, он юрист, был удивлен, что вы хотите прийти ко мне домой. — Она загадочно улыбнулась, медленно провела тонким пальцем по левой брови. Взгляд, встретившийся с его взглядом, был почти дразнящим. — Он сказал, что полиция специально вытаскивает людей в участок, чтобы лишить их уверенности. В участке вы на своей территории. Здесь же уверенной себя чувствую я.

— Так очень хорошо, — произнес Ингвар, делая глоток. — Но ваш друг прав. Вы можете сделать вывод: я не собираюсь причинять вам волнений или неудобств. Я, скорее, надеюсь на...

— ...разговор, — подхватила она. — Расследование топчется на месте, а вы из тех полицейских, которые сделают все возможное, чтобы составить как можно более точное представление о происшедшем. Может быть, выслушать чужие мнения, найти новые зацепки, обнаружить факты, которых не заметили раньше.

— Хм, — удивленно сказал он. — Вы недалеки от истины.

— Не я, мой знакомый. Он вас знает. Вы, судя по всему, знаменитость.

Она засмеялась. Ингвар Стюбё поборол искушение спросить, кто ее знакомый.

— Я не могу понять, что за человек был ваш муж, — приступил он к цели своего визита.

— Не называйте его моим мужем, пожалуйста. Мы поженились по одной-единственной причине: из-за ребенка. Называйте его Вегард.

— Хорошо. Я не могу разобраться в том, что за человек был Вегард.

Снова смешок, глубокий и отрывистый.

— Никто не мог.

— Даже вы?

— Даже я. У Вегарда было несколько масок. Это, конечно, можно сказать о большинстве людей, но он был... хуже большинства. Или лучше. Смотря как к этому относиться.

Ирония была очевидной. Ингвара еще раз поразил ее голос. У Эльсбет Давидсен был широкий диапазон, и она с легкостью выражала оттенки чувств изменениями тембра голоса.

— Расскажите о нем, — попросил Ингвар.

— Рассказать о Вегарде... — Она с отсутствующим видом поковыряла дыру на брюках повыше колена.

— Вегард хотел много всего, — начала она, — и сразу. Он хотел быть понятным только элите и узнаваемым толпой, провоцирующим и уникальным. В то же время ему необходимо было признание, которое трудно дается людям, которые пишут эссе и заумные романы.

Теперь настала очередь Ингвара смеяться. Когда он отставил от себя чашку с кофе и снова осмотрел гостиную, он понял, что ему нравится эта женщина.

— У Вегарда был большой талант, — задумчиво продолжала она. — Когда-то. Я бы не сказала, что он его... растратил. Но он... Он слишком долго был «сердитым молодым человеком». Раньше он был полон обаяния, сил. Меня очаровала его бескомпромиссность и сила во всем, за что он брался. Но потом... Время шло, а он все боролся. Он так никогда и не вырос. Он считал, что борется со всеми остальными, и не хотел понять, что со временем стал бороться только с самим собой. Он пинал ногами во все стороны, не понимая, что те, в кого он целится, давно уже ушли дальше. Это стало...

Ингвар обратил внимание на то, что женщина казалась нимало не тронутой жестокой смертью мужа две недели назад. Целесообразная стратегия защиты, подумал он, тем более что она разговаривала с незнакомым полицейским. Теперь он все-таки заметил, что ее нижняя губа дрожит.

— Это было довольно смешно, — сказала она и сглотнула. — Но быть свидетелем этого было немного страшно.

— С кем же он боролся?

Ее рука расслабленно похлопала по выцветшей красной подушке.

— С теми, кто достиг того успеха, которого, по его мнению, он сам заслуживал, — ответила она. — Который, как он считал, у него... украли — в каком-то смысле. У Вегарда была такая классическая поза непризнанного гения: его недооценили, обошли... В то же время... он пытался стать одним из них. Больше всего на свете он хотел быть одним из них.

Она наклонилась вперед, подняла упавший на пол лист бумаги и протянула его Ингвару.

— Это пришло за день или два до его смерти, — сказала она и откинула на спину одну косу. — Я никогда не видела его таким счастливым.

Кремово-желтая открытка была украшена королевской монограммой. Ингвар постарался сдержать улыбку и положил открытку на стеклянный столик.

— Можете смеяться, — грустно сказала она, — но мы ужасно ругались из-за этого приглашения. Я не могла понять, почему для него так важно попасть в эту свору. Если честно, я беспокоилась. Он был заворожен тем, что наконец-то «станет кем-то», как он это называл.