Антик с гвоздикой

Аркадий ласково коснулся пальцами девичьей ладошки, ощутил ее несомненную дрожь и понял, что нужно повторить вопрос, хотя ему пришлось изрядно напрячься, чтобы вспомнить, о чем все-таки он хотел спросить Ксению.

— Скажите, — почти прошептал он, сдерживая себя изо всех сил, настолько ему хотелось поцеловать ее, — ваша сестра любила своего мужа?

Ладонь Ксении нервно дернулась в его руке. Лицо девушки помрачнело.

— Нет, никогда! — ответила она столь же тихо. — Наташа была очень несчастна. Я была совсем маленькой, когда графа Федора не стало, но помню, что Наташа плакала от радости и втайне заказала благодарственный молебен. Возможно, поэтому господь наказывает ее и не дает настоящего счастья, — закончила она совсем тихо. И, выдернув все же ладонь из руки Аркадия, прижала ее к глазам.

— Простите. — Аркадий обнял ее за плечи и привлек к себе. — Простите, что огорчил вас своими вопросами. Но это совсем не праздный интерес, Ксения. Мне нужно знать, как прекратить этот спор без неприятных последствий. Смею заметить, у графини масса недоброжелателей, и нам с князем не хотелось бы обострять конфликт до такой степени, чтобы слухи о нем расползлись по всей округе.

— Спасибо, — прошептала Ксения и отстранилась от него, — вы очень любезны, но я все же не уверена, что сестра захочет разговаривать с вами. Должны произойти просто из ряда вон выходящие события, чтобы она пошла на мировую. А пощады она точно не попросит, даже не надейтесь!

— Что ж, я это слышал много раз, — хотел сказать Аркадий, но не успел. Их разговор прервал громкий топот копыт. Князь сидел в седле, Павлик устроился впереди него. Скачка верхом на лошади привела его в неописуемый восторг.

Князь спешился и протянул руки, чтобы снять мальчика с лошади. Но тот надул губы.

— Право, Григорий Александрович, у нас есть еще время покататься на вашем Мулате. Можно проехать до коляски, чтобы Марфуша и Евсей тоже увидели, как хорошо я держусь в седле.

— Всему свое время, — улыбнулся князь. — У вас и впрямь замечательные успехи, но хвастаться пока рано. Что в том замечательного, если я буду вести лошадь в поводу? Если показывать достижения, то только самому. Даю слово, что через неделю вам будет не стыдно показать свое искусство не только перед Марфушей, но и перед маменькой.

Напоминание о маменьке, похоже, испортило мальчику настроение. Он закусил губу и, минуя руки князя, довольно ловко спрыгнул на землю.

Ксения испуганно охнула, а князь вполне спокойно заметил:

— Я вижу, граф, что вы смелый мальчик, однако все ж не следует на первых порах отказываться от помощи.

— Простите, князь, — смутился Павлик. — Но я не маленький, чтобы все время держать меня за ручку. Ксюша, скажи, я ведь не боюсь прыгать с забора? А там гораздо выше, чем с лошади.

Ксения только развела руками. Чтобы доказать свою храбрость, Павлик однажды готов был спрыгнуть с крыши беседки. Но его пыл остудила Марфуша, показав озорнику заросли крапивы, которые затянули все подступы к ней.

Солнце тем временем перевалило зенит. До обеда оставалось чуть больше часа. И Ксения заторопила Павлика. Им надо было добраться до усадьбы раньше, чем Наташа. Иначе завтра их не отпустят на прогулку.

— Смею надеяться, ваша светлость, — произнес Павлик с неожиданной для девятилетнего мальчика учтивостью, — что занятия со мной были не слишком утомительны для вас?

Князь улыбнулся и протянул ему руку. Мальчик почти с благоговением пожал широкую и загорелую мужскую ладонь. Григорий мог головой ручаться, что Павлик проделал это впервые в жизни. И еще он знал, что окончательно завоевал сердце сына той женщины, о которой не мог думать без содрогания. Одно только воспоминание о взгляде графини, которым она готова была испепелить его на месте, повергало князя в неописуемое волнение. Его только отчасти удалось снять, общаясь с ее сыном.

Странно, но он чувствовал себя почти счастливым, когда отвечал на бесконечные вопросы Павла или когда помогал ему удержаться в седле. Причем это состояние никогда не было свойственно его душе. Связь с женщиной, бутылка хорошего вина, удачная охота или сделка — вот что должно доставлять удовольствие настоящему мужчине. Так он думал на протяжении последних двадцати лет, с тех самых пор, когда ощутил себя вполне взрослым человеком. Но он не подозревал даже, что будет испытывать большую радость, занимаясь с ребенком.

Отчасти это объяснялось тем, что Григорий был пресыщен прежними удовольствиями и теперь искал новых ощущений и совсем неожиданно обрел их в общении с этим мальчиком, который боготворил его лишь за то, что он учил его тем самым простым навыкам и умениям, которыми любой деревенский мальчишка владеет с раннего детства. Правда, Павлик был барчуком — изнеженным и закормленным. Но почему-то Григорию Панюшеву захотелось доказать, и себе в первую очередь, что мальчик не ошибается. В князе осталось еще множество из тех прекрасных и благородных качеств, которыми когда-то гордилась его матушка и которые он не сумел растерять за годы скитаний и по-настоящему жестоких испытаний.