Пентаграмма

Мужчина кашлянул. Николай закрыл глаза и решил, что сразу же по приходе домой омоет тело душем, а слух — музыкой Чайковского.

— Святой отец, так выходит, что порок, как и вода, ищет, где ниже. Если есть в характере хоть малая дырочка, трещинка, слабинка, порок всегда найдет ее.

— Все мы грешники, сын мой. Ты пришел в чем-то покаяться?

— Да. Я был неверен моей любимой женщине. Изменил ей с развратницей и, хотя не любил ее, не нашел в себе сил, чтобы отказаться.

К горлу Николая подступил ком.

— Продолжай.

— Она… Я был словно одержим ею.

— Был, говоришь? Так, значит, ты перестал с нею встречаться?

— Они умерли.

Николай вздрогнул: не только от его слов, но и от интонации, с которой он их произнес.

— Они?

— Она была беременной. Мне кажется.

— Мне печально слышать о твоих потерях, сын мой. А твоя супруга знает об этом?

— Никто об этом не знает.

— А от чего она умерла?

— От пули в голове, святой отец.

Николая обдало холодом. Ком подступил снова.

— Ты в чем-то еще хочешь покаяться, сын мой?

— Да. Есть один человек. Полицейский. Я видел, как женщина, которую я люблю, пошла к нему, и ко мне закрались мысли о том, чтобы…

— Да?

— Согрешить. Это все, святой отец. А теперь вы можете прочесть молитву об отпущении?

В храме стало тихо.

— Мне… — начал Николай Луб.

— Святой отец, мне пора идти. Вы не будете так добры?

Николай снова закрыл глаза, начал читать и открыл их, только когда дошел до слов:

— Прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

Он перекрестил голову мужчины, тот прошептал благодарность и быстрыми шагами вышел из церкви.

Николай остался на том же месте и слушал эхо собственных слов. Кажется, он вспомнил, где видел этого человека. В Старом Акере, он приходил с новой Вифлеемской звездой взамен сломанной.

Как священника Николая связывал обет соблюдать тайну исповеди. И услышанное не заставило бы ее нарушить, но что-то неладное было в самом голосе мужчины — в том, как он говорил про свои мысли о том, чтобы… Чтобы что?

Николай выглянул в окно. Где же облака? Кажется, вот-вот начнется дождь, но сначала будут гром и молния.

Он запер дверь, встал на колени перед маленьким алтарем и начал молиться с таким искренним чувством, какого не испытывал уже многие годы. Просил Господа укрепить и наставить на путь истинный. И даровать прощение.

В два часа в дверях кабинета Беаты появился Бьёрн Холм и сказал, что у него кое-что для нее есть.

Она встала и прошла за ним в фотолабораторию. На шнуре для просушки висел только что напечатанный снимок.

— Сделано в прошлый понедельник, — сказал Бьёрн. — Примерно полшестого, то есть через полчаса после убийства Барбары Свендсен. За это время можно спокойно доехать на велосипеде от площади Карла Бернера до Фрогнер-парка.

На фотографии была улыбающаяся девочка на фоне фонтана. Рядом с ней был виден кусок скульптуры. Беата ее узнала — «Дерево и ныряющая девушка». Она любила забираться к этой скульптуре в детстве, когда мама с папой на воскресенье выезжали с ней в город и шли гулять в Фрогнер-парк. Папа говорил, что у Густава Вигеланна ныряльщица символизировала девичий страх перед тем, как шагнуть во взрослую жизнь и стать матерью.

Сейчас Беата смотрела не на нее. Она смотрела на самый край фотографии, где у зеленой урны стоял мужчина с коричневым пакетом в руке. Он был одет в облегающую желтую куртку и черные спортивные штаны, какие носят велосипедисты. На голове был черный шлем, на лице — солнечные очки и маска.

— Велокурьер, — прошептала Беата.

— Лица все равно не видно, — ответил Бьёрн Холм.

— Да, но… — Голос Беаты прозвучал словно эхо. Не сводя глаз с фотографии, она протянула руку. — Лупу…

Холм отыскал увеличительное стекло на столе между пакетиков с реактивами и передал ей.

Беата прикрыла один глаз и начала водить лупой по фотографии.

Бьёрн Холм посмотрел на начальницу. Он, разумеется, слышал истории про то, как она работала в следственном отделе, как сидела сутки напролет, запершись в видеокомнате, просматривала записи ограблений: кадр за кадром, подмечая все новые подробности телосложения и жестикуляции, контуры лиц за масками, и в конце концов устанавливала личности налетчиков, потому что видела их раньше (к примеру, на записи налета на почту, которую сделали пятнадцать лет назад, когда сама Беата еще под стол пешком ходила, а потом оставили в архиве на жестком диске, где записаны миллионы лиц и каждый налет за всю историю видеонаблюдения). Кто-то утверждал, что у Беаты очень хорошо развита часть мозга, отвечающая за память на лица. Поэтому Бьёрн Холм смотрел не на фотографию, а на то, как Беата рассматривает каждую деталь, хотя понимал, что ничему у нее не научится, потому что для этого нужны особые врожденные способности, которых у него нет.