Пентаграмма

Ей захотелось плакать из-за того, что лето проходит. Может, не так быстро, но проходит. А потом остаток жизни потечет своим чередом. Строго по расписанию. Ведь расписание — штука нужная.

Она уловила за спиной какое-то движение и тяжело, медленно обернулась. Почувствовала, как приминается под чьими-то ногами прохладная трава, и, не успев повернуться до конца, застыла.

Собака.

Собака смотрела на нее так, словно извинялась за еще не совершенный поступок. В то же самое мгновение кто-то бесшумно вышел из тени фруктовых деревьев и оказался рядом с собакой. Мужчина. С небольшими черными глазами, совсем как у его собаки. Олауг показалось, будто ее душит какой-то маленький зверек — ей стало тяжело дышать.

— Мы зашли в дом, но там вас не оказалось. — Мужчина склонил голову набок и посмотрел на нее так, как смотрят на диковинную букашку. — Вы не знаете, кто я, фрекен Сивертсен, но мне уже давно хотелось с вами встретиться.

Олауг открыла рот — и закрыла его снова. Мужчина подошел ближе. Олауг посмотрела ему через плечо.

— Господи, — прошептала она, протягивая руки.

Девушка спустилась по лестнице, со смехом пробежалась по гравиевой дорожке и упала к ней в объятия.

— Я так за тебя испугалась, — сказала Олауг.

— Да? — удивилась Ина. — Мы просто немножко задержались в загородном доме. Ведь каникулы же!

— Да, да. — Олауг обняла ее еще крепче.

Собака, английский сеттер, радостно подбежала к ним и, встав на задние лапы, передние положила Олауг на спину.

— Тея! — прикрикнул мужчина. — Сидеть!

Тея села.

— А это?.. — Олауг наконец выпустила Ину из объятий.

— Это Тярье Рю. — Щеки Ины загорелись, что было заметно даже в сумерках. — Мой жених.

— Боже мой! — всплеснула руками Олауг.

Мужчина, широко улыбаясь, протянул ей свою ладонь. Красавцем он не был — курносый нос, лохматые волосы, близко посаженные глаза, — но у него был прямой, открытый взгляд, который Олауг понравился.

— Очень приятно, — сказал он.

— И мне, — отозвалась Олауг, надеясь, что в полумраке не видно ее слез.

Тойя Харанг не замечала запаха, пока они не выехали на Йосефинес-гате.

Она с подозрением взглянула на таксиста. Смуглый, но все-таки не негр, иначе бы она не рискнула сесть в машину — дело тут не в расизме, а в статистике.

Тогда откуда этот запах?

Она заметила, что шофер поглядывает на нее в зеркало. Может, она оделась слишком вызывающе: чересчур глубокий вырез или короткая юбка? У нее мелькнула другая мысль — куда приятнее. Может, он узнал ее, потому что читал сегодняшние газеты, где на фотографиях была она, Тойя Харанг. «Наследница музыкального трона», — писали газеты. Правда, в «Дагбладе» ее назвали «очаровательно неуклюжей» и заявили, что она правдоподобнее сыграла цветочницу Элизу, чем светскую даму, в которую ее превратил профессор Хиггинс. Но все критики сходились в одном: танцевала и пела она лучше всех на свете. Вот. Что бы на это сказала Лисбет?

— На праздник? — спросил таксист.

— В некотором роде, — ответила Тойя.

«Праздник для двоих», — подумала она. Праздник для Венеры и… как там его? Ну, второе имя?.. Ну ладно, зато Венера — это она. Вчера, когда они отмечали премьеру, он подошел к ней, прошептал на ушко, что он давно ее тайный поклонник, и пригласил к себе домой на сегодняшний вечер. Он даже не старался скрыть свои намерения, и ей бы следовало отказать. Категорически и решительно.

— Наверное, будет весело, — с оттенком зависти произнес таксист.

Категорически отказать. Она до сих пор помнила запах сена и силоса, видела перед собой полоски света на засыпанном соломой полу амбара и пряжку отцовского ремня, которым в нее пытались вбить правила поведения. Категорически отказать. Она не забыла, как потом на кухне мать гладила ее по голове и спрашивала, почему Тойя не может быть, как Лисбет, — послушной умницей. Однажды Тойя вырвалась и закричала, что она такая, какая есть, и, наверное, набралась этого у отца, она видела, чем они с Лисбет занимаются в сарае, разве мама этого не знала? Тойя увидела, как изменилось мамино лицо, не потому что мать поверила, а потому что дочь теперь ни перед чем не остановится, чтобы сделать им больно. Тогда Тойя завизжала, что всех их ненавидит. Из комнаты с газетой в руке пришел отец. По их лицам Тойя видела: они понимают, что вот теперь она не врет.