— Не знаю. — Она обняла его за шею. — Каждый раз, когда ты возвращаешься, от тебя пахнет женщиной.
— Это потому, что я никогда не уезжаю надолго, любовь моя. Как давно мы вместе? Двадцать шесть месяцев? Значит, вот уже двадцать шесть месяцев я пахну тобой.
— И только? — Она притянула его к себе.
Он легко поцеловал ее в губы:
— И только. Извини, любовь моя, самолет… — И высвободился из ее объятий.
Она смотрела, как он подходит к комоду, открывает ящик, достает паспорт и билеты, кладет их в карман и застегивает пиджак. И все это одним скользящим точным движением, что одновременно и возбуждало, и пугало ее. И если бы большая часть его действий не сопровождалась той же точностью и уверенностью, она бы сказала, что он, наверное, всю жизнь учился уходить. Бросать.
Хотя за последние два года они столько времени провели вместе, она знала о нем на удивление мало. Он никогда не скрывал, что в прошлой жизни у него было очень много женщин. Говорил, что часто менял возлюбленных потому, что отчаянно искал ее. Бросал очередную, как только понимал, что это — не она, и продолжал поиски до тех пор, пока два года назад прекрасным осенним вечером судьба не привела его в бар на Вацлавской площади, где он и встретился с ней.
Самая очаровательная история беспорядочных связей, которую она когда-либо слышала.
Во всяком случае, лучше, чем у нее. Она продавала любовь за деньги.
— Зачем ты едешь в Осло?
— По делам, — ответил он.
— Почему ты мне никогда о них не рассказываешь?
— Потому что мы любим друг друга.
Он тихо затворил за собою дверь, и она услышала его шаги на лестнице.
Снова одна. Она закрыла глаза и подумала, что хорошо будет, если его запах останется в постели до его приезда. Потрогала цепочку на шее. С тех пор как он ее подарил, она никогда ее не снимала. Даже в ванной. Провела пальцами по кулону и вспомнила о его вещах. О белом накрахмаленном пасторском воротничке, который положила рядом с носками. Почему она о нем не спросила? Быть может, потому, что чувствовала: она и так задает слишком много вопросов. Ей не хотелось его раздражать.
Вздохнув, она посмотрела на часы и снова закрыла глаза. День был пустой. В два — консультация у врача, и все. Она принялась отсчитывать секунды, а пальцы все гладили кулон — красноватый бриллиант, ограненный звездочкой.
На первой странице «ВГ» помещалась статья о «краткой, но бурной истории» Камиллы Луен и одной знаменитости со студии норвежского государственного радиовещания — НРК, чье имя, впрочем, не раскрывалось. Газета раздобыла размытое курортное фото Камиллы в открытом купальнике. Очевидно, чтобы подчеркнуть намек статьи на основную составляющую истории.
«Дагбладе» в этот же день опубликовала интервью со старшей сестрой Лисбет Барли, Тойей Харанг. В статье, озаглавленной «Она всегда уходила», Тойя вспоминала привычки Лисбет и пыталась объяснить ее поведение: «Она ушла из “Спиннин Уил” — так почему бы и сейчас не уйти?»
На фотографии Тойя, улыбаясь, позировала в ковбойской шляпе. Харри подумал, что она вряд ли хотела, чтобы ее запечатлели с улыбкой до ушей, но фотографы не предупредили ее, когда начали снимать.
— Пива. — Он сел за барную стойку «Андеруотера» и принялся за «ВГ».
Писали, что все билеты на концерт Брюса Спрингстина на стадионе «Валле Ховин» проданы. Замечательно. С одной стороны, Харри терпеть не мог концерты на стадионах. А с другой — помнил, как лет в пятнадцать Эйстен нарисовал фальшивые билеты на концерт Спрингстина, и они вдвоем пробрались с ними в «Драмменсхаллен». И все были на высоте. И Спрингстин, и Эйстен с Харри.
Отложив эту газету в сторону, он открыл «Дагбладе» на странице с портретом сестры Лисбет. Сходство было потрясающее. Харри звонил ей в Тронхейм, но ничего от нее не узнал. Вернее, ничего интересного. Не его вина, что разговор затянулся минут на двадцать. Она объяснила, что в ее имени ударение падает на «я»: «Той я » и назвали ее вовсе не в честь сестры Майкла Джексона, которую зовут Ла-Т о йя с ударением на «о».
С исчезновения Лисбет прошло четыре дня, а дело — выражаясь без обиняков — не продвинулось ни на йоту.
То же касалось и убийства Камиллы Луен. Даже Беата загрустила. Все выходные проработала, помогая немногим оставшимся на лето следователям, — и ничего. Хорошая она девчонка, Беата. Жалко ее.