Вихри Валгаллы

– Убит? Быть такого не может. Что я, по-твоему, ауру живого человека от некробиотической не отличаю? Живы оба, и надо их искать… Твои же здешние друзья – враги тебе, все до одного. Не вижу среди них верных тебе. И кровопролитие ждет Москву и Россию совершенно чудовищное. Хуже, чем в восемнадцатом году. Думай, Яша, думай… А то давай прямо сейчас с тобой сбежим! Есть у меня под Осташковом место тайное, там отсидимся…

– Подождем еще, Константин Васильевич. Совсем плохо станет – сбежим. Я вас не брошу. Только Агранова так просто не съешь. Зубы обломают…

А вот теперь, когда прошел еще один отвратительный, сумбурный день, как-то отстоялось в голове все сказанное профессором и несказанное, а только обозначенное намеком, всерьез подумалось Агранову, а не затеяли и вправду товарищи по заговору свою собственную игру? Лучше всего сейчас пробиться на прием к самому Троцкому и изложить все свои соображения. Но удастся ли? Он не знает ничего сверх того, что ему было доложено перед смертью Дзержинского, он с удовольствием воспользовался поводом избавиться от политических противников и просто недостаточно лояльных к нему соратников, а уж скоропостижная смерть Ильича вообще была яичком к Христову дню. Теперь он занят вопросами государственного строительства и внешней политикой, вполне доверяет (или делает вид?) своей ВЧК, буквально на днях переименованной в ГПУ. Впрочем, правильно, новая власть нуждается в новых названиях, символизирующих дальнейший прогресс и разрыв с непопулярной в массах политикой…

Агранов жадно докурил папиросу, раздавил начавший тлеть мундштук в пепельнице из снарядной гильзы, снова поднял трубку, вызвал сменившего его на посту начальника секретно-политического отдела Вадима Самойлова.

Уже целый час тянулась раздражающая Агранова тягомотная, какая-то невсамделишная беседа, когда стороны то начинают спорить по пустяковым вопросам, уточнять и сравнивать поступившую из разных источников информацию, то дружно соглашаются, что делать надо немедленно, только непонятно что… Якову Сауловичу все больше начинало казаться, что совещание это – просто устроенная для него лично инсценировка, все остальные на самом деле знают нечто остающееся для него тайной и просто тянут время до назревающих важных событий. И Агранов, мрачно глядя в стол, изображая такую же, как у других, озабоченность, размышлял, не пора ли действительно смываться? А то, чего доброго, сам окажешься в хорошо знакомых подвалах, куда отправил очень и очень многих. Единственное спасение – как можно дольше прикидываться ничего не понимающим дураком, готовым втемную выполнять чужие замыслы.

ГЛАВА 18

Распахнулась дверь, и в кабинет стремительным шагом, бесшумно ступая по ковровой дорожке мягкими шевровыми сапогами с высокими, почти дамскими каблуками, вбежал Лев Давыдович, «демократический диктатор», как он сам себя начал называть в узком кругу. Ошую и одесную от него, отстав на шаг, в ногу шли непременные и неразлучные адъютанты-близнецы: бывший поручик кавалергардского полка Роман Гурский и Лев Остерман (кажется, так; представляясь, он говорил невнятно, а написанной его фамилию никто и никогда не видел), числившийся раньше по цензурному ведомству. Гурский звенел антикварными шпорами, рефлекторно прижимал к бедру левую руку, как бы придерживая отсутствующий по причине неудобства в канцелярской жизни палаш, который когда-то носил ежедневно в длинных никелированных ножнах, куда для шика был брошен серебряный двугривенный. Чтобы мелодично побрякивало.

Его близнец, Остерман, чавкал по паркету литыми каучуковыми подошвами малиновых американских ботинок, а в правой руке нес кожаную папку, вызывавшую у посвященных мистический ужас. Ибо в ней хранились бумаги только двух сортов – с приказами по ведомству о поощрении и повышении в должности или расстрельные списки. Систему в их оглашении уловить было невозможно, нередко обласканные в первых упоминались и во вторых также.

На френче цвета маренго Гурского и на буклированном с искрой пиджаке Остермана одинаково мерцали кровавым рубином ордена Красного Знамени. Недоброжелатели злословили, что и номера орденов одинаковы, то ли 666, то ли 0690. Но это вряд ли.

Обиженные реалиями классовой борьбы люди поговаривали, что близнецы, кроме адъютантских, исполняли при Троцком и иные функции. Хотя зачем бы это Льву Давыдовичу, имевшему двух или трех жен и массу детей, впоследствии методично и целенаправленно истребленных Сталиным не только вместе с чадами и домочадцами, но даже и с самыми отдаленными единомышленниками? Разве что товарищ Троцкий – банальный ситуационный бисексуал?