Вихри Валгаллы

Товарищ Васильев жил в кирпичном двухкомнатном домике, целый квартал которых тянулся позади закопченных корпусов какой-то фабрики. Задолго до революции их построил для своих рабочих хозяин. Лицемерная забота коварных капиталистов о «рабочей аристократии», имеющая целью внести раскол в борьбу пролетариата за свои права.

Очень удобное место для намеченной акции – стены толстые, окошки маленькие, улица безлюдная, депо неподалеку, паровозы то и дело гудят.

Главный чекист только что проснулся. До того двое суток не спал – совещание с сотрудниками, совещание в губкоме, заседание продкомиссии, выезд в Хомутово, где имели место выступления несознательных элементов на почве неправильного понимания новой экономической политики, да несколько важных допросов, да ночной расстрел кулаков, подозреваемых в пособничестве белым партизанам… На стук в дверь вышел в нательной рубахе и синих галифе, заправленных в толстые шерстяные носки, крашенные фуксином.

– Вы ко мне, товарищи? Откуда, по какому делу? Почему в комиссии не подождали? Я предупредил, что к обеду буду…

Вежливо, но с уверенностью, не позволившей хозяину закрыть дверь перед носом нежданных гостей, Шульгин и Кирсанов, обмахнув веником рыхлый снег с сапог (чтобы не насторожить раньше времени – люди, пришедшие не с добром, такой ерундой себя не затрудняют), вошли в холодные сени. Вдоль стен кадки с домашними соленьями. Семейный, выходит, человек и хозяйственный, даром что из интеллигентов.

Еще трое офицеров и гардемарин Белли, которого Шульгин специально взял с собой, имея на него особые планы, одетые разномастно, но так, что видно было – это люди, причастные к власти, причем к ее военизированным структурам, остались ждать в длинном сером «ганомаге» с поднятым верхом.

– Пригласил бы в дом, товарищ, неудобно тут разговаривать, и подзамерзли мы, – по-свойски сказал Шульгин, роясь во внутреннем кармане бекеши. – А мандатик наш вот…

Сели в кухне, рядом с большой теплой печью. Раздеваться не стали, только расстегнули пуговицы и сняли шапки. Из комнат, отделенных узким коридором, доносились детские голоса. Кажется, две девочки. Или три.

Васильев внимательно, даже, кажется, дважды прочитал короткие машинописные строчки. Встал, плотно притянул дверь. Кирсанов тут же достал папиросы, не спрашивая, закурил. Хозяин посмотрел на него неодобрительно, однако замечания не сделал.

– Так. Понятно. Что требуется от меня? – Голос его едва заметно дрогнул.

«Опасается, – подумал Шульгин. – Должен понимать, что хранители грязных тайн все время под богом ходят. Или не уверен, сочтет ли его новая власть по-прежнему достойным доверия и должности…»

– Объект двадцать семь. Имеем приказ забрать и этапировать в Москву.

На этот раз щеточка усов не дрогнула, и глаза остались безразлично-пустыми.

– О чем это вы, товарищ? Не понял.

– Не понял? – с интересом протянул Кирсанов. – Как же ты, такой непонятливый, в Чека работаешь?

Классовым чутьем и опытом большевика с дореволюционным стажем Васильев сразу угадал в жандарме его бывшую профессию. Но в окружении Троцкого таких персонажей всегда хватало. За что и ненавидели предреввоенсовета, а ныне диктатора истинные «бойцы ленинской гвардии». За что и освистывали его выступления в период острой внутрипартийной борьбы 24 – 27 годов, дружно выслали его сначала в Алма-Ату, а потом за границу. Предпочли бы расстрелять, конечно, да тогда еще такие формы борьбы между «своими» не практиковались.

– Оставьте этот тон, товарищ! Я действительно не знаю, о чем вы говорите. Никаких номерных объектов в моем ведении не было и нет. Возможно, вам следует обратиться непосредственно к товарищу Смирнову?

Шульгин молчал. По распределению ролей главная сейчас принадлежала Кирсанову.

– Вот ты и спекся, Иван Яковлевич! – Кирсанов прямо сиял от удовольствия. Как рыбак, выхвативший из воды полупудовую щуку на катышек хлеба. – Зачем ты Смирнова назвал? При чем тут Смирнов? Когда это предревкома информированнее чекистов был? Стал бы просто отнекиваться, я бы задумался: а вдруг и вправду ничего не знает? А так все как на ладошке: Васильев, Смирнов… – Жандарм потянул паузу. – И Чудновский. Скажешь, ничего такую вот троицу не связывает?

Наконец Васильев побледнел. Слабоват оказался. И неудивительно. Люди, профессионально занимающиеся палачеством, вольно или нет, часто или изредка, но ставят себя на место своих жертв. Оттого и ломаются так быстро, попадая в собственные застенки. Парадокс вроде бы, а бесчисленные руководящие товарищи, оказавшись в лапах ежовско-бериевских костоломов, сдавались куда быстрее, чем они же или их коллеги в царской жандармерии, белогвардейской контрразведке и даже в пресловутом гестапо. У своих, они знали, надеяться не на что и упорство только продлит мучения, а спасения не принесет. Так же случилось и с советскими генералами Отечественной войны, оказавшимися в немецком плену. Три года многие из них стойко выносили «бухенвальды» и «моабиты», но к немцам служить не пошли, попав же после победы на Лубянку, с ходу признали себя предателями и шпионами.