Билет на ладью Харона

А как врач и реалист, я бы предпочел посоветовать нам обоим наплевать и забыть всю эту ерунду. Ну, бывает такое. Последствия контузии, сильное нервное перевозбуждение, плохо очищенная водка, гипнотическое воздействие странной личности господина Маштакова. В итоге – довольно яркая галлюцинация. Ну и что? Пожуй грибов рода псилоцибе – не то еще увидишь.

Однако, – заметив протестующий жест друга, сообщил Вадим, – как будущий дипломат и разведчик-аналитик, я такого не скажу. Поскольку почти убежден – рацио здесь непременно присутствует. Не такие мы с тобой люди, чтобы галлюцинировать по пустякам. Если помнишь – я тебе до всякого Маштакова говорил, что дела с нами творятся странные. Ты всего лишь слегка прояснил ситуацию.

– Ну а дальше-то что? – спросил рационалист Тарханов. Для него каждое явление окружающего мира, понятное или не очень, непременно должно было претворяться в ясную интеллектуальную или мышечную реакцию.

– Пока – ничего. Вернее, сейчас вот твою бутылку допьем, – у меня, кстати, в холодильнике другая есть, – потреплемся в свое удовольствие, к девочкам съездить можем. А когда ты дашь мне возможность с господином Маштаковым поговорить профессионально, вот тогда и до выводов, даст бог, доберемся.

Глава девятая

Генерал Чекменев принимал Тарханова в своем новом кремлевском кабинете, на втором этаже здания Арсенала, куда переселился только три дня назад.

Великий князь вдруг решил, что начальника контрразведки лучше всегда иметь под рукой, а заодно и не привлекать лишнего внимания к их достаточно частым встречам.

Олег Константинович был вполне в курсе того повышенного интереса, что с некоторых пор начало проявлять к нему Петроградское правительство и державное Министерство госбезопасности. Ежедневные проезды автомобиля Чекменева через Спасские ворота, безусловно, не останутся незамеченными и послужат дополнительной пищей для превратных мыслей недоброжелателей.

А так он может заходить к князю по вызову, всего лишь перейдя замощенную брусчаткой площадь, окруженную вековыми голубыми елями.

Наскоро отремонтированные помещения пообветшавшего за последние десятилетия корпуса произвели на Тарханова двойственное впечатление. С одной стороны, пятиметровой высоты сводчатые коридоры, гулкие мозаичные плиты полов, глубокие амбразуры дверей и окон, тяжелые темные шторы создавали ощущение надежности и некоего имперского величия, но в то же время угнетали.

Не то государственное присутственное место, не то казематы приказа Тайных дел.

Мебель тоже не заменялась с доисторических времен, и Чекменев сидел за необъятным столом в слоноподобном кожаном кресле. Уличный свет сочился через выходящие на север три окна в мизерных количествах, и на столе горела лампа на мраморной подставке под зеленым абажуром.

Тарханов вошел к начальнику согласно Уставу, печатая шаг, доложил, как положено. Раз прибыл в Кремль, был одет в строевую форму, только что без шашки у бедра. Последнее время такие вольности дозволялись.

– Что, проникся? – с обычной своей полуулыбкой спросил Чекменев, вставая навстречу полковнику и делая три шага навстречу. – Это я специально велел по всем запасникам собрать, чтобы, значит, соответствовать. Современные столы и стулья здесь совершенно не смотрятся. Да и вообще, люблю я такое этакое… Аромат ушедших веков, так сказать.

– Проникся, – кивнул Тарханов, аккуратно повесил на крючок фуражку. – Пытошные подвалы тоже, имеются?

– Вот я как раз на эту тему, – резко свернул шутливый разговор Чекменев. – Что там у вас с допросом твоего чеченца получилось?

– Он не чеченец. Турком оказался, вполне цивилизованный господин, зовут его действительно Фарид, фамилия – Карабекир, военную академию в Стамбуле закончил, потом в Киевском университете учился, по гражданской, конечно, линии, в целях овладения языком и ассимиляции. Чин майора имел, пока в отставку не вышел и более интересными делами не занялся.

А допрос – это, я тебе скажу! Впечатляет.

Ляхов с доктором серьезную штуку придумали. Теперь в принципе любого фанатика расколоть можно без труда и затрат нервной энергии. Никакого «спецобращения», никакой химии…

Он вкратце передал Чекменеву суть новой методики:

– Понимаешь, молчать никто не может, признается бегом и с радостью, поскольку даже мысль о том, чтобы соврать или скрыть что-то, вызывает мучения не только физические, но и нравственные…