Дальше фронта

Совершив все положенные вахтенному начальнику действия, Вадим включил автопилот. По крайней мере, полтора часа в корректировке курса нет необходимости. Северные Спорады остались далеко за кормой, а до Лемноса больше тридцати миль. Встречных и попутных кораблей опасаться нет необходимости.

Ляхов поудобнее устроился в кресле у полуоткрытой правой форточки, нацедил чашку из автоматической кофеварки. Сделал первый глоток, потянулся в карман за портсигаром, в который раз подумав, что надо бы все-таки ограничивать себя. Скажем, не больше четырех папирос за вахту.

И ему показалось, что чувствует он себя как-то не так. Голова вдруг стала неприятно пустая, черные мушки замелькали перед глазами, в ушах возник не то шорох, не то свист. Похоже, будто где-то травит трубопровод, но нет, звук явно идет изнутри головы. Неужто кровяное давление подскочило? Никогда с ним раньше такого не бывало. Доигрался, что ли? Немудрено. Вторая неделя почти без сна, концентрация кофеина в крови сравнялась, наверное, с количеством эритроцитов. Да никотина немерено.

Он сделал движение, чтобы встать и выйти на мостик. Свежий сырой ветерок должен прояснить голову. Не успел. Разом накатились головокружение и тошнота.

«Так и инсульт схлопотать…» – успел подумать Ляхов, вцепляясь в подлокотники, потому что ему показалось, что сейчас катер закрутит бочку, не хуже спортивного самолета. Впрочем, на флоте такая фигура пилотажа называется гораздо красивее – оверкиль.

…Перед глазами медленно посветлело, и он без всякого удивления, словно ждал именно этого, вновь увидел знакомую панораму, осознал себя на верхней точке перевала. Синее январское небо над рыжими холмами, россыпи серой щебенки, неопрятные пучки перепревшей прошлогодней травы. А он сидит не в командирском кресле катера, а на том самом камне, где сидел, когда к нему подошел и потряс за плечо спаситель-вертолетчик.

Рядом прислонена снайперская винтовка.

Сознание совершенно ясное, и помнит он все с одинаковой отчетливостью. И новогодний бой, и московскую жизнь потом, как их выбросила сюда с Тархановым, Розенцвейгом и девушками машинка Маштакова. Все, вплоть до внезапного обморока…

Неясно одно, как это следует понимать и как относиться? Очередной пространственно-временной перенос, такой же, что швырнул из Москвы в Палестину, через четыре тысячи километров и восемь месяцев времени? Новое касание «бильярдных шаров», влепившее друг в друга миры-аналоги, о котором они шутливо рассуждали с Майей? Или просто яркая галлюцинация?

Как врач он знал, что настоящую, добротную галлюцинацию, находясь внутри ее, отличить от действительности невозможно. Но с психикой у него все было в порядке до последнего времени, наркотиков он не употреблял ни разу в жизни. Разве что подсыпал кто-нибудь ЛСД в кофе. Тот же Розенцвейг. Или фармацевт-любитель Татьяна.

Но ведь известно, что галлюцинирующий обычно не склонен к критическому восприятию своего состояния.

Вадим поднял винтовку. К концу боя, он отчетливо помнит, в ней оставалось четыре патрона с утяжеленными пулями. Вот они, пожалуйста – три в магазине, четвертый в стволе.

Но куда делись разбросанные вдоль всей «дороги смерти» трупы, Тарханов, вертолет-спаситель?

Он поднял к плечу приклад и выстрелил. Далекий камень разлетелся белыми брызгами.

– С кем ты тут снова воюешь? – послышался из-за спины странно знакомый голос.

Стараясь не делать резких движений, Вадим обернулся, встал, только пальцы сильнее сжали шейку приклада. И увидел себя самого, только одетого в незнакомого образца пятнистую куртку и штаны, заправленные в высокие шнурованные ботинки. На голове – сдвинутый на бровь голубой берет, нашивка с белыми буквами «Russia» чуть ниже правого плеча. Лишь погоны на нем типа отечественных, с четырьмя зелеными звездочками.

– Вот, значит, и встретились, – с усмешкой сказал Вадим, вставая. – Накликал, выходит. Про тебя, что ли, в еврейской газетке писали? И где мы пребываем, господин штабс-капитан? Я у вас или ты у нас?

Что интересно, эмоций вроде страха и удивления, ощущения явной нарочитости происходящего он не испытывал. Как в нормальном сне, где допустимо все, что угодно.

– Просто капитан. Медицинской службы. У нас с тридцать пятого года звания общеевропейские, так сказать: лейтенанты, капитаны, майоры, – ответил двойник. – А до?

– Тогда по-пролетарски – спецзвания по должностям и специальностям: комиссары, политруки, врачи, интенданты, комбриги и тому подобное. Но не в этом суть, времени у нас немного…