Присягнувшие Тьме

— Почему же вы об этом не сказали?

Она сглотнула слюну. Теперь ее страх перешел в тупое смирение. Словно четырнадцать лет она ждала этой минуты, чтобы сказать правду.

— Я проходила здесь стажировку. Старшая сестра неукоснительно соблюдала все правила. В семнадцать часов мы мерили больным температуру. Полагается, чтобы медсестра присутствовала при этом, а потом заносила данные в журнал.

— А на самом деле бывает не так?

— Нет. Обычно мы приходим позже, когда больные уже измерили температуру. Нам остается только посмотреть на показания термометра на тумбочке и записать цифры.

— Значит, больной может отлучиться из палаты?

— Да.

— И так было в случае с Сильви Симонис?

— Думаю, да.

— Да или нет?! — прикрикнул я.

— Да. Когда я заходила, ее не было в палате. Я записала цифры и ушла.

— И вы не знаете, сколько времени она отсутствовала?

— Нет. Она могла передвигаться свободно. В палате она была одна. Сильви могла уйти на несколько часов — никто бы этого не заметил.

Я потрясенно молчал. У Сильви Симонис не было алиби. Медсестра пыталась оправдываться:

— Я, конечно, солгала, но тогда это было не так уж важно. Ее же никто не подозревал. То, что произошло, было ужасно, а она была потерпевшей, понимаете?

— Вам известно еще что-то.

— Я… — Она кончиками пальцев ощупала лицо, как будто ее ударили. — Это было позже. Через несколько месяцев, когда проводили следственный эксперимент.

— С Патриком Казвьелем?

Она кивнула:

— В газетах писали о колодце на очистных сооружениях. И о ржавой решетке, которая была сдвинута. Это мне кое-что напомнило. В тот вечер, когда жандармы сообщили Сильви об убийстве, она собрала свою сумку. Врачи разрешили ей выписаться. Я ей помогала. Так вот, ее плащ… На нем были следы ржавчины.

— Вас это так поразило?

— Следы были странные, словно от решетки, понимаете? И они были… свежие. Прочитав статью, я вспомнила о решетке и все поняла.

— Почему же вы и тогда промолчали?

— Было уже поздно. И потом… я не могла поверить… Это просто чудовищно.

Я молчал. Натали Катсафьян продолжала:

— И еще кое-что… Тогда же я слышала, как врачи говорили о кисте, которая была у Сильви. Киста на яичнике. Они вспоминали американский фильм, в котором героиня нарочно вызывает у себя такую кисту, принимая какие-то гормоны. Я… я подумала, что Сильви могла поступить так же и подстроить все заранее.

— У вас были доказательства?

— Да. В ванной комнате я кое-что заметила. Там были лекарства.

— Гормоны?

— Я не знаю.

— К чему вы клоните?

— Пластинки внутри коробочки… Это был не тот препарат, что на этикетке.

— Это были гормоны или нет?

— Я больше ничего не знаю!

Натали Катсафьян разрыдалась. Одного только свидетельства этой женщины было бы достаточно, чтобы отправить Сильви Симонис на двадцать лет в тюрьму или психиатрическую лечебницу, в отделение для буйнопомешанных. Я чувствовал, что буквально посерел. Мои внутренности превращались в прах, а рот наполнялся пеплом.

Теперь Сильви Симонис представала убийцей. Мозаика была та же и составлена из тех же кусочков, но портрет получался совсем другой: настоящая Медея, более реальная, чем миф о ней.

Я положил руки женщине на плечи и шепотом произнес молитву. От всей души я молил Господа даровать ей покой и освободить от мук совести. Поднявшись, я уже взялся за дверную ручку, когда мне в голову пришла еще одна мысль.

Я порылся в кармане пиджака и вынул фотографию Люка. Медсестра посмотрела на снимок, и ее рыдания усилились.

— О Господи!

— Вы его знаете?

— Да, он приходил и задавал вопросы, — проговорила она сквозь икоту.

Меня словно ударили в солнечное сплетение. Впервые в этом проклятом городе кто-то узнал Люка.

— Когда это было?

— Не знаю. Летом. Кажется, в июне.

— Он расспрашивал вас о Сильви Симонис?

— Да… Хотя нет. Об этом он знал больше вас. Ему нужны были доказательства. Он догадался, что алиби с больницей яйца выеденного не стоит, и говорил, что такое уже было в каком-то знаменитом деле. Кажется, Франсиса Ольма.

Точно. В мае 1989 года Франсис Ольм был признан невиновным в убийстве пятидесятилетней женщины в окрестностях Бреста. Он якобы находился в то время в Медицинском центре имени Ленека в Кимпере. И подтверждалось это записями показаний термометра. Позже алиби было опровергнуто. Внутренний голос произнес: «Люк — лучший полицейский, чем ты».