Присягнувшие Тьме

Но кто заслуживал тут особого внимания, так это сидевший справа от всех особо приглашенный Люком священник. Он представился: отец Кац, каноник Парижской епархии, специалист по экзорцизму, доверенное лицо Папской курии. Человек в черном крепко сжимал в руках красную книжечку — «Римский требник». Я не мог поверить, что Люку удалось вовлечь всех нас в свой бред.

— Ваши ноги врастают в землю. Ваши пальцы немеют…

Я хотел рассмеяться, но это было бы неуместно. Присутствие Маньян и ее секретаря показывало, что эта буддистка принимает всерьез все происходящее. Надо же было такому случиться, чтобы именно Маньян с ее пристрастием к эзотерике занималась делом Симонис. Единственная, кто мог хоть с малейшей долей серьезности отнестись к галлюцинациям Люка Субейра…

Я навел справки: никогда еще во Франции свидетельство под гипнозом не принималось во внимание. В соответствии с французским законом свидетель должен всегда говорить «добровольно и осознанно», что исключает применение гипноза или какой-нибудь сыворотки истины. Тем не менее Корина Маньян была здесь — и ее писец строчил без передышки.

Зукка прошептал — его голос поступал в кабину через невидимые колонки:

— Все ваше тело наливается тяжестью… Она заполняет каждый ваш орган, каждую вашу мышцу…

Люк казался придавленным к креслу и более уязвимым, чем когда-либо. Его веснушчатая кожа была почти прозрачной — создавалось впечатление, будто сквозь нее просвечивают внутренние органы.

Я вспомнил монстра из Плантов с его бьющимся под истончившейся кожей сердцем и тут же прогнал этот образ.

— Тяжесть становится светом… Светом, который пропитывает ваш дух и ваше тело… Все прочие ощущения уходят… Только тяжесть. Только свет…

Люк медленно дышал, глаза его были закрыты. Он казался умиротворенным.

— Свет голубой. Вы его видите?

— Да.

— Голубой свет — это экран, на который мы вызовем образы, воспоминания… Пока будет звучать мой голос, картины будут проходить перед вами. Вы согласны?

— Да.

Психиатр помолчал несколько секунд, потом продолжил:

— Вы видите образы?

Люк не ответил. Психиатр повернулся к нам и вопросительно взглянул на Тюилье, который в свою очередь обратился с вопросом к медикам. Потом невропатолог прошептал в микрофон, встроенный в пульт (Зукка был в наушниках):

— Все в порядке.

Психиатр удовлетворенно кивнул, затем приподнял подбородок:

— Люк, образы возникли?

Люк медленно опустил голову.

— Сейчас вы будете по моей просьбе называть эти образы. Согласны?

Снова безмолвное «да».

— Что вы видите?

— Воду.

— Воду?

В кабине недоуменно переглянулись, потом поняли. Река.

Путешествие начиналось.

95

— Уточните.

— Я на берегу реки.

— Что вы делаете?

— Я иду к реке. Груз со мной.

— Какой груз?

— Камни. У меня на поясе. Я вхожу в воду.

Я представил себя на его месте. Холод пробрал меня до костей. Но от чего мне действительно было не по себе, так это от фанатизма Люка. Вспомнилось, как в декабре 2000 года, после моего провала с коттеджем «Сирень», он цитировал мне святого Хуана де ла Круса: «Смерти до смерти желаю». Последняя жертва. Ради свидания с дьяволом.

— Какие у вас ощущения?

— Никаких.

— Как это?

— Все подавляет холод.

— Продолжайте.

— Мое тело растворяется в реке. Я умираю.

— Отвечайте на мои вопросы, Люк. Опишите эту сцену.

После короткой паузы Люк пробормотал:

— Я… я ничего больше не чувствую.

— Говорите громче.

— Река затягивает меня. Вода заливает мне рот. Я…

Люк закусил губу, как будто силясь не захлебнуться. Снова молчание. Напряжение в кабине возрастало. Каждый из нас тонул вместе с ним.

— Люк, вы с нами?

Молчание.

— Люк?

Он больше не двигался. Его черты обострились, окаменели. Зукка обратился к Тюилье по внутренней связи:

— Пульс?

Невропатолог взглянул на прибор, издававший размеренные «бип-бип», как гидролокатор.

— Тридцать восемь. Если сердцебиение не нормализуется, мы все остановим.

Зукка сделал еще попытку:

— Люк, ответьте мне!

Тюилье наклонился к микрофону на пульте:

— Пульс тридцать два. Останавливаем. Ах… черт!

Невропатолог бросился к двери и вышел в зал. Все взгляды устремились на монитор — волны превратились в прямую линию, и раздался непрерывный писк. Люк мысленно переживал свою смерть — до такой степени, что умер вторично.