Скорпион в янтаре. Том 2. Криптократы

Невысокий, чуть рыжеватый человек с правильными чертами действительно славянского лица помощи не принял.

Встал сам, кривя губы.

– Хрен с бугра тебе земляк. А я из белых, точно. Подпоручик Дроздовского полка Семецкий. Там мы вас добить не сумели, так, может, хоть здесь… Ну, стреляй, стреляй, красная сволочь!

– Кончай психовать, поручик. У каждого своя игра. Под Каховкой в двадцатом воевать не случилось?

– Не твое дело!

– Может, и мое. Я у Слащева резервом командовал…

– Так как же?!

– Это – лишний вопрос. Живи, поручик Семецкий, не мне тебя убивать. А отсюда сматывайся, пока не поздно. Будут еще фронты, где настоящий смысл воевать появится.

Козырнул с подчеркнутым, старым шиком, отвернулся и вышел, не побоявшись подставить спину.

Капитан в приемной умело спрятался под стол. Опыт прежних дворцовых переворотов, наверное. Его Шульгин тоже трогать не стал. Выскользнул в коридор, перейдя в режим невидимости за счет скорости движений и точно рассчитанных маневров. По пути прихватил свой автомат. Заскочил в радиорубку. В этом темпе даже простая пощечина отключала человека не хуже нокаутирующего удара Джо Луиса.

Но радистов и бить не пришлось. Руки они подняли дружно, когда он остановился и снова стал доступен зрению.

– Включи, – указал он стволом ближайшему. – Длинные волны. Восемьсот сорок три.

Повернув верньер, подстроился на рацию Громова.

– Всем взлет. Бомбить и штурмовать дороги на подходах к Бургосу. И любые перемещения войск на окраинах города. Аэродром не трогать. Истребителям, «СБ», всему, что летает. У нас получилось. Это последний бой, Михал Михалыч! Покажи им!

Времени говорить больше не было. К сожалению, эта станция на УКВ-диапазоне не работала, с Гришиным он связаться не мог. Но тот еще сражался, судя по звукам. Даже ракет у Сашки не осталось. Что же придумать, как дать сигнал на общий отход? Этот вариант они как-то не предусмотрели. Все, кроме этого.

Стоп! Идея. В группах есть бывшие моряки и просто радисты-телеграфисты, которые обучались азбуке Морзе.

– Где рубильник?

– Вон там…

Сорвав шторы, Сашка перебрасывал тяжелую эбонитовую рукоятку, включая и выключая свет по всему донжону. В предутренней темноте непременно увидят, не могут не увидеть!

К счастью, кодировка была несложная. Три тире, тире, четыре точки, три тире, тире, две точки. «Отход, отход, отход!!!» Кто-нибудь да увидит, поймет. Ничего больше он для своих бойцов сделать не мог.

Глава одиннадцатая

Гитлер был в бешенстве. Пожалуй, первый раз в своем нынешнем качестве. Раньше поводов не возникало. До сих пор ему удавалось все, от победы на выборах до ремилитаризации Рейнской области и возрождения армии, ВВС и флота. С Ремом и его штурмовиками разобрался легко и одномоментно. Наплевав на Версальские ограничения, выгнал оккупационные войска французов, перестал платить репарации, уверенный в политической импотенции бывших победителей, блефовал отчаянно и успешно во внешней и внутренней политике. Строил боевые самолеты, танки, линкоры, превратил веймарский Рейхсвер в полноценный Вермахт.

Он и в Испании ввязался именно потому, что нес его на волне удачи тот самый «сумрачный германский гений», о котором писал русский поэт Блок. Нес, как серфингиста волна гавайского прибоя. Какие там экономические и политические расчеты? Только мистическая вера в себя и полное презрение к противникам.

Поначалу получалось до чрезвычайности успешно. Иногда, просыпаясь на рассвете, он сам себе удивлялся. Именно на рассвете, когда человек наиболее способен и склонен к самокритике и трезвой оценке окружающей действительности. Лежал, глядя в светлеющее окно, и не понимал, отчего все вокруг настолько глупы и безвольны. Ведь за последние десять лет его могли раздавить на ногте, как сам он давил платяных вшей в окопах. Каждый, кому этого захотелось бы, раздавил, не поморщившись. И тюрьмы после «пивного путча» могли отвесить не год, а десять (логичнее, конечно, расстрел или повешение), сам он в подобных случаях не либеральничал, если вспомнить события 1934 года. В тридцать втором, в тридцать третьем все висело на волоске, коммунисты могли объединиться с социал-демократами, Гинденбург – отказать в назначении его рейхсканцлером… И так далее. Он ведь, если откровенно признаться, никогда не имел за душой ничего, кроме бешеного напора, хорошо подвешенного языка и непреклонной воли. Остальное – производные.