Ожерелье Дриады

Антигон, видевший лучше Багрова, вернулся и повис на нем.

– Куртку давай! И вообще весь рюкзак! Чего стоишь? Живее! – потребовал он.

– Зачем? – растерялся Матвей.

– Давай, говорю, куртку! Носки в рюкзаке есть? А теперь топай! Кыш, брысь, фу! Глазки закрыл, ушки свернул!.. – зашумел Антигон и, с лягушечьей ловкостью подпрыгнув, боднул Матвея в грудь.

Он решительно сорвал с Багрова сырую куртку и, развернув его за плечи, толкнул, прогоняя в лес. Почему-то понимая, что надо уступить, Матвей сделал с десяток шагов. Он мало что понимал, но сердце билось радостным предчувствием. Он слышал, как кикимор кудахчет, суетится и нетерпеливо дергает затянутую горловину рюкзака.

Долго до Матвея доносилось лишь деловитое жужжание Антигона, после чего единственной слабой нотой пробился бесконечно родной голос. Это был призыв. Если до сих пор Багров боялся подходить, чтобы, приблизившись, не обрушить робкую надежду, то теперь, все поняв, рванулся на голос.

Рядом с Антигоном он увидел себя. Точнее, свои брюки и куртку, жившие отдельной, оторванной от хозяина, но вполне устойчивой в своей самодостаточности жизнью. Кто-то, одетый в них, стоял к нему спиной, послушно подняв ногу. Кикимор суетился, натягивая на нее теплый носок Багрова.

– Ирка! – крикнул Матвей, хватая ее за плечи.

Ирка, в шатком ее положении, покачнулась и рухнула на вопящего Антигона. Матвей, до последнего пытавшийся ее удержать, завалился сверху, и радостный клубок из двух людей и одного ругающегося кикимора покатился по хвое.

Успокоились они еще не скоро. Придавленный Антигон негодующе похрюкивал и щупал рукой нос, больше похожий теперь на блин, чем на грушу. Кроме того, пока они катались, левая бакенбарда кикимора ухитрилась закрутиться вокруг Иркиной пуговицы и была теперь гораздо плешивее правой.

Матвей все обнимал Ирку. На него вновь хулиганствующей толпой отморозков – с битами и цепями набросились романтические искушения, частично притихшие, пока Ирка была волчицей. Надежды юношей питают. Особенно любовные. Питают и пытают. Нюанс всего в одну букву, но существенный.

Ему хотелось стиснуть Ирку так сильно, чтобы наконец поверить в ее реальность. Поверить в то, что Ирку больше у него никогда не отнимут. Антигону такая повышенная хватательность не нравилась. Он втискивался между ними и размахивал булавой, грозя поотшибать Багрову все пальцы на ногах.

– А ну назад! Убери руки, а то протянешь ноги! Давно мерзкая хозяйка волчицей не была?

– Ну я же рад ее видеть!

Кикимор хоть и кикимор, а был не дурак.

– Заложи ручки за спину и рассказывай, как ты рад ее видеть, словами! – потребовал он.

Однако Багрову сложно было отказаться от прикосновений.

– Мне, между прочим, холодно! Я обнимаю свою куртку! Имеет человек право обнять свою куртку или нет? – спорил он.

– Имеет. Когда его куртка висит на вешалке! Тогда – хоть целый день! – отрубил кикимор.

Видя, что слова на Багрова действуют плохо, Антигон все же тюкнул его рукоятью булавы по стопе. Матвей, завопив, запрыгал за удирающим кикимором на одной ноге, пытаясь подшибить его палкой. Для этого ему поневоле пришлось разомкнуть объятия.

Постепенно бестолковые восклицания сменились не менее бестолковыми вопросами. Ирка понятия не имела, как оказалась в лесу и почему перестала быть волчицей. Сказала только, что ей стало холодно и она осознала, что лежит на земле.

– И еще я поняла, что около меня кто-то стоит! – вспомнила она.

– Я, мерзкая хозяйка! Я стоял возле вас и отгонял этого назойливого муха! Этот шмелястый ос лез обниматься как чокнутый пчел! – наябедничал Антигон.

Обнаружив, что Багров выбросил палку, он осторожно приблизился и стоял, прячась за Иркой. Валькирия-одиночка напряженно пыталась вспомнить хоть что-то. Ощущение реальности было размытым и лишь теперь мало-помалу твердело, как крылья вышедшей из куколки бабочки.

Подсказка пришла неожиданно. Увидев поводок, запутавшийся между двух деревьев, и ошейник, попавший в развилку в метре от земли, Ирка схватилась за горло и судорожно закашлялась.

– Чего ты? – озадачился Багров.

– Я помню, как из него выбиралась!.. Волчица застряла и стала рваться. Поводок закрутился, и я… то есть она… оказалась стоящей на задних лапах. А ошейник-то давит! Она металась, пока окончательно не обессилела, и… уступила мне тело.

– А ты не боишься, что… Ну, в общем, она поймет, что ошейник уже не… и может опять… – озабоченно начал Багров.