Мой ласковый и нежный мент

– А нам ничего другого не остается. – Людмила подошла к рюкзаку, надела его на плечи, подняла из снега оба карабина. – Сейчас мы попытаемся добраться вон до тех камней, – кивнула она в сторону узкой полосы курумника, проглядывающей сквозь снежное покрывало. – Там всегда можно отыскать какое-нибудь укрытие. Если не получится, будем, как эскимосы, ночевать прямо в снегу, но предупреждаю: в этих ботиночках вам придется несладко. У меня в рюкзаке есть толстый свитер, могу поделиться, наденете под куртку, а вот насчет обуви не обессудьте, кроме лишней пары носков, ничего больше нет.

– И на том спасибо! – Барсуков опустил вниз уши форменной шапки и посмотрел на девушку. – Пошли, что ли?

– Пошли! – кивнула она головой и в последний раз оглянулась на ущелье. Лыжи тоже остались под лавиной, и теперь даже и речи не было, чтобы идти через перевал… – Людмила вздохнула, посмотрела на Барсукова и перекинула ему в руки «маузер». – Возьмите мой трофей! – И, заметив, с каким недоумением он рассматривает карабин, пояснила: – Сегодня мне его один «мичуринец» на память оставил. Жаль, что лыж нет, а то я бы вас непременно к балагану сгоняла, чтобы своими глазами увидели, что эти сволочи в заповеднике творят.

Подполковник подошел к ней ближе, внимательно посмотрел ей в глаза и вдруг коснулся кончиками пальцев царапины на ее щеке и глухо спросил:

– Это оттуда?

– Оттуда! – Людмила насмешливо посмотрела на Барсукова. – Как видите, не только в милиционеров стреляют, господин подполковник, но и в сотрудников заповедника. Но и меня этот мерзавец долго будет вспоминать, кажется, я ему руку перебила. Так что выберемся отсюда, проверьте, кто в больницу обращался с подобным ранением, хотя я не слишком верю, что он к врачу побежит, но все-таки.

– Где это случилось? Далеко отсюда?

– Далековато. В ваших ботиночках, да без лыж, как раз пару дней нужно добираться, если учесть, что снег в некоторых местах уже по пояс.

– Жалко, хотелось бы на месте посмотреть, что к чему.

– А там и смотреть особо нечего! Все как обычно: мясо, камусы засоленные, балаган… Снег весь истоптан, и каких-то характерных следов найти не удалось… Вот единственная улика. Карабин. Если он зарегистрирован, можно выйти на владельца.

– Если зарегистрирован, – вздохнул Барсуков. – Сталкивался я уже с подобным явлением. Зарегистрирован старенький дробовик, а когда по закромам пошаришь, парочку неучтенных карабинов обнаружишь…

– Ну, нам это тоже знакомо, – усмехнулась Людмила, – но «маузер» – оружие дорогое, первый раз такое в наших краях встречаю. Возможно, здесь кто-то из городских шакалов орудует, и не из простых. Слишком уж нагло действуют. Но в открытую нападать не стали, не решились по какой-то причине.

– Так там, выходит, не один браконьер был?

– Похоже, что не один. Я уверена, что свистели с двух сторон. И выстрела тоже два было. Один за другим…

Барсуков озадаченно покачал головой, но ничего не сказал. Эта девушка удивляла его все больше и больше. Не каждый мужик решится выступить против двух вооруженных бандитов, и тем более в тайге, где замести следы – плевое дело. Он почувствовал странную боль за грудиной и понял – это ноет сердце. Потому что воочию представил то страшное, что могло случиться с его несносной соседкой. Ему нестерпимо захотелось обнять ее, прижать женскую голову в мохнатой ушанке к своей груди, но девушка посмотрела на него так неприветливо, почти сердито, что он невольно смутился и отвел взгляд. Похоже, эта девица способна читать чужие мысли, иначе почему вдруг таким откровенным недружелюбием сверкнули ее глаза?

– Не будем терять времени. – Людмила в последний раз окинула его суровым взглядом и первой ступила от обочины в снег, тут же провалившись в него по колено. – Оглянулась на Барсукова и вдруг весело и лихо подмигнула ему: – Смелее, подполковник, если не хотите к утру, как сами говорите, в сосульку превратиться.

И он шагнул вслед за ней на снежную целину…

Зима… Мороз… Стылые камни и снежное море, сквозь которые к одной им ведомой цели пробираются две человеческие фигурки, такие крошечные на фоне безбрежной тайги и высоченных горных хребтов, подпирающих бездонное, белесое небо.

Черное пятно пихтового леса, словно клякса на ослепительно чистом листе бумаги… Мертвый шелест перемерзших ветвей… Стучит на сухостое работящий дятел, покрикивают, перелетая с дерева на дерево, сварливые сороки… Светит яркое холодное солнце, нестерпимо, обжигая глаза, блестит снег. Вершины гор стерегут девственную тишину высокогорья, а в глубине бледного, отрешенного от земных забот неба медленно-медленно плывет легкое и одинокое перистое облачко, точно морозный след на прозрачном стекле окна во вселенную.