Бои местного значения

Глава 40

Валентин вошел в кабинет Сталина ровно в четырнадцать ноль-ноль. Через десять минут после того, как вождь приехал сюда с Ближней дачи, веселый, отдохнувший, прокатившийся с ветерком на бронированном «Паккарде» по метельной загородной дороге и замершему в страхе, через метр обставленному охранниками Арбату.

– Что скажешь, товарищ Лихарев? – раскуривая первую сегодня трубку, поинтересовался Иосиф Виссарионович.

– Ничего, кроме того, что Николай Иванович, похоже, не выполнил ваше поручение.

– Какое, да?

– Вы же хотели, чтобы он сегодня представил вам наркома Шестакова.

– Слушай, а зачем нам Шестаков? Может быть, его и стоило посадить? – Сталин лукаво улыбался, проверяя, насколько готов помощник отстаивать позицию, обозначенную (что не исключено) под чьим-то посторонним влиянием.

– Может быть, и стоило. Это не ко мне вопрос, товарищ Сталин. Моя задача – вовремя докладывать вам о делах, которые способны повредить вашей политике, и принимать необходимые меры во исполнение ваших решений.

– Молодец. Умеешь формулировать. Тогда скажи – зачем нам нарком Шестаков и почему нам больше не нужен товарищ Ежов?

– Ничего нет проще. Нарком Шестаков нужен вам потому, что он совершенно верно проводил в жизнь вашу политику в отношении поддержки Испанской Республики, проявил себя смелым и честным человеком, а нарком Ежов дискредитировал вашу политику. Многие простые люди начали задумываться, почему Советская власть сажает в тюрьмы тех самых людей, которые отдали все, чтобы ее установить и укрепить.

– Вы имеете в виду Тухачевского и других? – недобро сощурился Сталин.

– Отнюдь. Тех крестьян и рабочих, которые сначала поддержали нас против белых в гражданской войне, потом исполняли установку Политбюро «обогащайтесь«, развивали интенсивное хозяйство, сеяли хлеб, заводили скот, а теперь в соответствии с распоряжением НКВД репрессируются как «чуждый элемент».

– Такое распоряжение действительно было? – удивился Сталин.

– Так точно. За номером… От такого-то числа 1937 года. О ликвидации и выселении в северные районы страны лиц, злоумышленно дискредитирующих колхозную систему высокой продуктивностью единоличных наделов. Кроме этого, у меня имеется подборка очень интересных материалов о, так сказать, параллельной деятельности товарища Ежова.

– Ну-ка, покажите.

Сталин быстро пролистал папку, над содержимым которой старательно трудился Заковский, за пару секунд прочитывая и запоминая содержание целой машинописной страницы. Валентин видел, как моментами у него сжимались челюстные мышцы, хотя лицо оставалось бесстрастным.

– Хорошо, пусть товарищ Ежов войдет.

«Железный нарком» вошел. Смотреть на него Лихареву было неприятно. Интеллигентской составляющей личности Валентина зрелище раздавленного страхом человечка удовольствия не доставляло, хотя сам факт уже состоявшейся победы не мог не радовать. Зато Сталин явно испытывал наслаждение.

– Ну-с, товарищ Ежов, вы, конечно, сдержали свое слово? Мы вас ценим именно за это. За то, что на вас можно положиться. Я всегда говорю товарищам: «Берите пример с «железного наркома», он не подведет, как какой-нибудь Ягода». Не томите нас, скажите скорее, чем товарищ Шестаков объясняет свой поступок? Вы уже успели его допросить или предоставите это нам?

Лихареву показалось, что Ежов сейчас повалится на колени и поползет к сталинским сапогам по длинной бордовой дорожке.

– Товарищ Сталин! Мы не успели. Совсем немного. Мы обязательно возьмем Шестакова. Мы уже нащупали след. Сообщники арестованы и дают показания. Дело двух-трех дней.

Ежов плел ерунду, все подготовленные слова мгновенно вылетели у него из памяти, им опять владело единственное желание – еще раз выйти живым из этого кабинета, еще хоть немного подышать воздухом свободы. А послезавтра – это так невероятно далеко.

– Ох, как неудачно получилось. А я уже пригласил к себе членов Политбюро, чтобы обсудить поведение товарища Шестакова и принять решение – наказать его или все же простить.

Сталин при этом ходил по кабинету, причем в сторону Ежова переступал ногами медленно, глядя ему в лицо, в двух шагах от обмершего наркома разворачивался и обратно к столу шел быстро, опустив глаза к полу и что-то про себя шепча. Слов слышно не было, только губы шевелились.

На третьем круге он наконец остановился, очевидно, приняв решение.