Бои местного значения

Глава НКВД, давно уже мечтавший монополизировать свою роль во влиянии на испанские события, уже успешно ликвидировал почти весь высший комсостав армии, так что теперь и военспецами некого посылать на помощь республиканцам, кроме лейтенантов и капитанов. Теперь ему хотелось отстранить от этих дел и Шестакова. Поскольку в его руках оставались каналы негласного финансирования поставок оружия и снаряжения, он представлялся Ежову излишней фигурой. Куда проще и полезнее сосредоточить все вопросы в одних руках, в Управлении спецопераций ГУГБ.

Так он и заявил, осторожно подбирая выражения.

Молотов возразил, что оснований к такому перераспределению ответственности вроде бы не имеется, хотя о целесообразности еще можно и подумать. Да и сам Шестаков наверняка будет спорить. Претензий как раз к его сфере ответственности нет.

– Ну, это как сказать, – усмехнулся Ежов.

– Вот и поговорите, – ответил Молотов. – Сумеете прийти к соглашению, я лично противодействовать не стану. Обдумаем, может, и на самом деле так лучше, лишь бы дело не пострадало.

Сталин слушал их разговор молча, только в конце усмехнулся и вроде бы утвердительно кивнул.

Теперь же вдруг выяснилось, что высокие договаривающиеся стороны с самого начала понимали друг друга неправильно.

Сталин, когда Молотов вошел, не стал темнить, а спросил в лоб:

– Ты зачем, меня не спросясь, Шестакова Ежову сдал?

– Я? Сдал? Когда? О чем ты, Коба?

– Да вот Ежов мне сказал, что после того вашего разговора насчет испанских дел ты ему разрешил Шестакова арестовать. А Вышинский под это дело санкцию подмахнул. Вы что, настолько о себе возомнили, что без согласия Политбюро членов ЦК и депутатов Верховного Совета хватать начали? А завтра меня арестуете?

Молотов, застигнутый врасплох хорошо срежиссированной вспышкой сталинского гнева, в отличие от Ежова не позеленел, а покраснел.

– О чем ты говоришь, Коба, да я ни сном ни духом… Ну, был вполне рабочий разговор, и ты при нем присутствовал… А больше и не возникала эта тема. Шестакова я три дня назад видел. А вчера он должен был после обеда на заседании правительства докладывать, но передали – заболел…

Старый друг Вячеслав, единственный оставшийся в живых соратник, кто говорил ему «ты», не врал. Он вообще не умел врать Сталину.

На самом деле, поглощенный более важными, на его взгляд, делами, отнесся к ситуации просто как к очередной ведомственной склоке, ему и в голову не пришло, что слова Ежова «как сказать» следовало трактовать не в смысле – «в каких выражениях изложить идею», а просто как сомнение в том, что Шестаков осмелится спорить с ним, не просто всесильным наркомом заплечных дел, но и секретарем ЦК.

– Я ч-честно, – как всегда, слегка заикаясь, говорил сейчас Вячеслав Михайлович, – и мысли не допускал, что он осмелится вот так, без санкции… Т-такие вещи мы всегда особым порядком обговаривали. Д-да и не было у нас никогда к Шестакову никаких претензий. Ни по деловым качествам, ни вообще…

– Орденом вон наградили, – поддакнул Сталин, – а теперь так некрасиво получилось… А Ежов сказал – ты ему дал санкцию…

– Д-да ч-что ты, Коба? – От возмущения Молотов стал заикаться сильнее. – Чтобы я сам, без тебя?!

– Это он, подлец, теперь так твои слова трактует, жопу свою хочет прикрыть. Мол, Предсовнаркома сказал – «поговорите», а я и велел его пригласить, да вот не уточнил – как. Ну а его сотруднички и рады стараться…

– А вдруг так оно все и было? Не такой же Николай дурак, на самом-то деле…

– Услужливый дурак опаснее врага, – не совсем к месту процитировал Сталин. Он-то сразу, еще при том разговоре двухнедельной давности, догадался о планах Ежова. Не ожидал, правда, что так грубо все будет сделано. Думал, что будет спор, может быть, даже скандал с апелляцией к нему лично, а он тогда посмотрит, кто убедительнее будет отстаивать интересы своего ведомства, а потом и примет решение. Политическое. А то и оргвыводы сделает. Шестаков ему давно нравился, а Ежов, признаться, уже надоел…

Однако получилось еще интереснее. Давненько не случалось в правительстве таких пассажей.

Со свойственным ему юмором и собственными комментариями Сталин пересказал Молотову суть событий, последовавших за «приглашением» Шестакова к Ежову.

– Да неужели? – всплеснул руками от полноты чувств Молотов, с ходу уловивший настроение Вождя. – Ну, учудил Григорий. А казался таким тихим, флегматичным даже.