Зато сам сержант был теперь почти стопроцентно уверен, что попал в точку. Зачем бы иначе этим двоим исчезать из поезда перед самой Москвой? Сразу после проверки документов?
В нем боролись чувство долга и вполне естественный страх. Как теперь доложить по начальству о случившемся, навлечь тем самым на себя долгое разбирательство, неизбежное наказание за халатность, если не хуже?
Сержант вышел на перрон, продолжая терзаться сомнениями.
Совсем было решился наплевать и забыть. Но, посидев, расстегнув шинель, в теплой комнате вокзального пикета, поразмыслив как следует, он пришел к выводу, что комсомольцу, тем более – представителю комсостава, не пристало ставить личные интересы выше общественных.
Пусть его накажут за нераспорядительность и даже политическую близорукость, но начинать службу с обмана нельзя.
Вдруг он действительно обнаружил врага, на которого объявлен всесоюзный розыск? Ну, не разобрался вовремя, упустил подозрительного субъекта из-за недостатка опыта. Так и прошло-то всего полчаса, не больше. Приметы он запомнил. И реквизиты удостоверения – тоже.
Круг поиска сузится. Остальные товарищи будут наготове.
Только – кому докладывать? Здешнему задерганному и не слишком умному на вид уполномоченному линейного отдела? Так информация, глядишь, и завтра до нужного места не дойдет. Или в комендатуру дистанции бежать?
Сержант выхватил из-под локтя дежурного замусоленную книгу приказов и телефонограмм, быстро пролистал, нашел нужное место и, слегка обмирая от бесповоротности собственного действия, начал набирать указанный перед фамилией передавшего спецсообщение сотрудника ГУГБ номер телефона.
Сглотнул слюну, когда услышал ответ, сказал в потрескивающую трубку ломким голосом:
– Младший сержант госбезопасности Петраков говорит. Из транспортного. С Ленинградского вокзала звоню. Имею информацию по вашему исходящему 126/15 от 9 января сего года. Что значит – не помните? Телефонограмма особой важности. Ну, жду, жду, соединяйте. Как никто не отвечает? Вы понимаете, о чем идет речь? Да не кричу я на вас, телефон здесь плохой. Ну, тогда сами примите телефонограмму, а то я рапорт на вас напишу! Диктую, записывайте.
Петраков вышел на перрон, недоуменно пожимая плечами и что-то бормоча. Нет, раз так в Главном управлении к этому относятся – пожалуйста. Ему тоже не больше всех нужно.
Глава 22
Следующие двое суток Буданцев почти вообще не спал.
Ему хотелось поскорее разделаться с этим гиблым делом. Найти наконец беглого наркома или убедительно доказать, что это в данный момент невозможно. В чем, кстати, крылась главная трудность. Как на самом-то деле такое докажешь? Разве что труп предъявить, но и труп нужно где-то взять.
Вот он и трудился.
Используя все известные ему методы. Поскольку результатов от тотальной облавы с использованием всей мощи хотя и не слишком квалифицированного, но разветвленного аппарата НКВД пока не было, оставался единственный путь.
По методу честертоновского патера Брауна. Для этого Буданцеву пришлось проштудировать биографии наркома и его жены так, что знал он их теперь не хуже собственной, из наблюдательных дел выбрать малейшие упоминания о родственниках, близких друзьях, людях, с кем «объект» так или иначе пересекался в последние десять лет. Допросил всех, кого удалось, о чертах характера, манерах и привычках Шестакова.
К сожалению, с очень многими побеседовать он так и не смог. Одних уж нет, как писал поэт, а те далече. Да и с теми, кто пока жил и здравствовал, с ныне действующими членами правительства и ЦК ему встречаться было не рекомендовано.
«Чтобы не привлекать ненужного внимания, – сказал Шадрин, – с кем потребуется, без вас поговорят. Вы только скажите, с кем и о чем конкретно».
Буданцева это мало устраивало, он доверял своей интуиции и ход допроса обычно строил по наитию, исходя из личности собеседника. Чужой протокол с формальными вопросами и столь же формальными ответами тут не поможет.
Загрузив мозг всей доступной информацией, он валялся на диване, почти непрерывно курил, глядя в потолок невидящими глазами, пытался максимально отождествить себя с Григорием Петровичем и выстроить линию поведения в предложенных обстоятельствах.
Вариантов вырисовывалось только два. Что и неудивительно. Если нарком действовал совершенно спонтанно, под влиянием аффекта, то, увидев дело рук своих, наиболее естественным следующим шагом было вскочить в оказавшуюся тут же автомашину и гнать куда глаза глядят, как можно дальше от Москвы за то время, что ему отпущено. А он не мог не понимать, что в его распоряжении максимум три-четыре часа.