Дырка для ордена

Заметка, написанная, очевидно, достаточно независимым и объективным журналистом, поскольку оценки более-менее осторожные, несколько притушила ее неожиданно паническое настроение. Казалось бы, что ей Гекуба, а вот, поди ж ты…

Она поняла главное. Надпись на обложке не имеет ничего общего с действительностью. С чего вдруг та девчонка так взъерепенилась?

Какой из Вадима диверсант-провокатор? Достаточно знать Ляхова, с его преувеличенной честностью и щепетильностью. И вообще – что это за иллюстрация к материалу, обвиняющему русскую армию в подлой жестокости и предсказывающему грядущий кризис чуть ли не мирового масштаба?

Где снимки поля боя, русских или чьих угодно коммандос, с автоматами позирующих над трупами врагов, портрет погибшего шейха в черной рамочке и т.д. и т.п.?

В журналистике Елена разбиралась, знает, как оформляют по-настоящему сенсационные или просто заказные статьи. А тут что?

Фотография даже не названного по имени военного врача, не вооруженного и не на поле боя. На гражданском, судя по всему, аэродроме.

Ну, неумытый, грязный, так он, может быть, сотню километров проехал в открытой машине, собираясь куда-то лететь… Из чего следует, что он вообще к описанным событиям причастен?

Куда больше ее занимало и волновало совсем другое.

Как давно все было, как много всего с тех пор прошло, и вот, расставшись пять уже лет назад, они снова встретились, при том, что она – в Буэнос-Айресе, а он то ли в Сирии, то ли в Ливане.

У каждого прошел большущий кусок новой, отдельной жизни, приведшей их туда, где они сейчас, но отчего же навалилась вдруг такая тоска? Что из прошлого еще не умерло, не ушло навсегда? И почему?

Нет, но какой вызывающе мелодраматический поворот судьбы потребовался, чтобы снова напомнить ей о нем!

Впрочем, судьбе проще, она же не литератор, ей нет необходимости остерегаться критиков и обвинений в отступлении от реализма и правды жизни. Обычная жизнь такова, какова она есть и больше никакова.

Но, значит, где-то была совершена ошибка, иначе так не ныло бы еще молодое, закаленное горными лыжами и теннисом сердце.

Елена ощущение допущенной жизненной ошибки испытывала в глубине души уже давно, только никогда так впрямую не связывала именно с Ляховым.

Он вспоминался, конечно, время от времени, со сладкой сентиментальной грустью, с которой вообще вспоминается молодость, но нынешние ее жизненные неурядицы никак прежде не соотносились со сделанным ранее выбором.

А у Вадима, значит, его тогдашнее бравирование своими военными пристрастиями и увлечением спортивной стрельбой оказались стойкой привязанностью и вот привели его на обложку журнала. Такой чести всю жизнь напрасно добиваются многие и многие политики и люди искусства.

И не так уж важно, какой подписью сопровождается эта обложка, лишь бы она была… Важен факт, остальное менее существенно.

Елена потянулась к сервировочному столику, плеснула себе еще джина, набросила на колени плед. Электрообогреватель приятно жужжал вентилятором, колебля синтетическое пламя, струя теплого воздуха отчетливо пахла горящим древесным углем. Если прикрыть глаза – полная иллюзия, что сидишь перед настоящим камином.

А в широкие венецианские окна вместо дождевых капель начали впечатываться крупные, как в Подмосковье, снежинки. Лето называется. Такого здесь, судя по сообщениям синоптиков, лет пятьдесят не было.

Она раскурила длинную тонкую сигарку, как это стало последнее время модно в кругах светских «криожьас архентинас»^[29]. Посмотрела на портрет совсем иначе, полуприкрыв глаза ресницами.

Изображение чуть расплылось, приобрело объемность, и Вадим стал еще более живым и похожим на того, кого она знала раньше.

Сыщик из романа Кобо Абэ, чтобы лучше постичь суть личности своего очередного объекта, любил рассматривать его фотографию в полевой бинокль. Судя по книге, ему это помогало.

А какая суть у него, Ляхова? Бинокль тут поможет? Ее собственное зрение, в свое время, отчего-то не помогло.

…Странно, но и наутро, и несколько дней спустя Елену не оставляло все то же смутное беспокойство и ставшая почти привычной печаль. При том, что вроде бы никаких оснований для них не было.

Что ей, в конце концов, Вадим? «Как вспомнишь, как давно расстались…» – всплыла к случаю строчка Лермонтова.

Да и не было, откровенно говоря, ничего между ними по-настоящему серьезного. Так, полудетская влюбленность, приятные, но ни к чему не обязывающие интимные отношения, тоже не слишком долгие. Потом все как-то само собой разладилось, без слез, ссор и скандалов, она даже почти не помнила уже, с чего началось охлаждение и как именно оформлен был разрыв.

---

29 «Аргентинские креолки» (аргент. диалект, исп.).