Одиссей покидает Итаку

Третий месяц полыхала над страной самая страшная с достопамятного тринадцатого века война. Несравнимая количественно, потому что в одном дневном бою погибало подчас больше бойцов, чем их было во всех княжеских дружинах и Владимира, и Суздаля, и Рязани, но сходная по масштабам бедствий, человеческих потрясений, судеб страны и истории.

В двухсоткилометровом предполье перед линией укреплений старой границы сгорали полки и дивизии, атакуемые с фронта и флангов, попадающие в клещи и вновь вырывающиеся из них, сражающиеся с гораздо более сильным и опытным противником, но страшным напряжением сил не дающие ему вырваться на оперативный простор и значит – выполняющие свою главную и единственную задачу.

Что позволяло до сих пор войскам сдерживать немыслимый напор врага? Прежде всего – эшелонированная, пусть и не в той мере, как планировалось, линия обороны, сильные группировки танковых и механизированных корпусов во втором эшелоне, которыми Берестину удавалось парировать наиболее опасные прорывы и вклинения гитлеровцев. И еще – практически неограниченное количество боеприпасов с выдвинутых в свое время к самой границе окружных складов, которые в прошлой истории в первые же дни войны попали в руки немцев.

По числу же артиллерийских и пулеметных стволов Красная армия даже в сорок первом году значительно превосходила вермахт.

Вдобавок достаточно надежное воздушное прикрытие. Люфтваффе так и не сумели завоевать превосходства, понесли совершенно неожиданные и немыслимые для них потери, уже к исходу первой недели значительно снизили свою активность и, несмотря на непрерывные жалобы ОКХ самому фюреру, ничего, кроме непосредственной поддержки пехоты и ночных бомбежек прифронтовой полосы, сделать пока не могли.

Да и Геринг вполне резонно не желал в угоду Гальдеру и прочим браухичам, бокам и леебам оставаться перед решающим сражением без самолетов, а главное – без лучших своих летчиков.

Казалось бы, Новиков имел все основания гордиться достигнутыми под его мудрым руководством успехами. Потери Красной армии в людях и технике были несравнимы с потерями в «прерыдущей редакции» тех же событий. Стратегическая обстановка на фронтах напоминала ситуацию примерно ноября 1941 года, когда немцы при полном напряжении сил еще могли наступать, но каждый километр оплачивался ценой вдесятеро выше той, чем могли себе позволить. Только происходило все не на окраинах Москвы, а у старой границы.

Однако при всем этом Новиков впервые в жизни испытывал нравственные терзания в духе Достоевского. По поводу цели, которая то ли оправдывает средства, то ли нет. Раньше ему просто не приходилось всерьез о таком задумываться. И, очутившись в роли практически единоличного вершителя судеб миллионов людей, поначалу тоже не до конца осознавал, какую принимает на себя тяжесть. Разработанный стратегический план казался ясным и логически оправданным.

Конечно же, это вполне разумно – отразить первый, самый страшный и внезапный натиск гитлеровских войск силами кадровых частей, одновременно создавая в тылу практически новую армию, которая и нанесет по измотанному и потерявшему наступательный порыв противнику сокрушительный удар, перейдет в контрнаступление и погонит его на запад, до Берлина, а то и до Атлантики. Новиков и сейчас по-прежнему считал, что в военном смысле план безупречен. А в моральном?

На войне никто никому не может дать гарантий личной безопасности. Почему так неприятно читать о последних днях обороны Севастополя в сорок втором? Все уже ясно, город удержать не удалось, командование отбыло на Кавказ, а кому-то приказано – оставаться, биться до последнего, в буквальном смысле, солдата и патрона, потому что права на плен тоже нет.

То же самое – идея камикадзе. Наша мораль ее отрицает. Почему? Вроде бы летчики сорок первого года были такими же камикадзе, готовыми на гибель, на таран, на подвиг Гастелло, и никто почти из них не дожил до победы. Неужели все дело как раз в этом «почти»?

Если бы погибающие сейчас на западе дивизии имели нормальные шансы через положенное время отойти на переформирование, на отдых, получить подкрепления, потом снова воевать – все их жертвы выглядели бы совсем иначе. Но возможности вывести их сейчас из боя не было. Им нужно любой ценой продержаться еще минимум месяц. А для скольких такая необходимость означает верную смерть?

В общем, известная страсть российского интеллигента к рефлексиям не миновала Новикова и здесь. Он даже подумал, что главное преимущество Сталина и ему подобных в том и заключается, что на пути к достижению цели – неважно, какой, – они свободны от расслабляющей способности войти в чье-то положение, ощутить чужую боль, задуматься: а вдруг кто-то другой прав не меньше, чем ты? Как без такой способности лидеру? Ибо если он будет исходить из чувств, обычных для нормальных людей, то как сможет принимать решения, гибельные для отдельно взятых личностей, но необходимые для чего-то высшего?