Честь семьи Лоренцони

И хотя Брунетти не испытывал ни малейшего желания участвовать в этой передаче, он сразу же закипел от этого потрясающего самодовольства, от уверенности Патты, что он может вот так, запросто принимать подобные решения.

– Эта студия находится в Падуе, если я не ошибаюсь? – спросил он.

– Ну да; а какая тебе, собственно, разница? – удивился Патта.

Тут Брунетти словно черт дернул за язык, и он сказал:

– Тогда, по всей вероятности, их передача в первую очередь предназначена для аудитории округа Венето, и вполне возможно, что они захотят, чтобы в ней принял участие кто-то из местных; сами понимаете, тот, кто говорит на местном диалекте или по крайней мере производит впечатление человека, который здесь родился и вырос.

Все благодушие Патты сразу как ветром сдуло.

– Сомневаюсь, чтобы это имело какое-либо значение. Преступность есть преступность, и потому должна рассматриваться в масштабах всей страны, а не отдельно взятой провинции, как ты, по всей видимости, считаешь. – Его маленькие глазки недобро сощурились, и он осведомился: – Ты, случайно, не состоишь в Северной лиге, нет?

Брунетти, разумеется, в ней не состоял, но его возмутило то, что Патта задает ему подобные вопросы. Что он себе позволяет, в конце концов? Пропустив бестактность Патты мимо ушей, он сказал:

– Я и не предполагал, что вы позвали меня сюда, чтобы затевать политическую дискуссию, сэр.

Патте, перед мысленным взором которого уже маячила заманчивая перспектива появления на телеэкране, стоило большого труда сдержать закипающий в нем праведный гнев.

– Нет, не собирался, но я хотел обратить твое внимание на опасность подобного рода убеждений. – Он поправил папку у себя на столе и вдруг как ни в чем не бывало спокойно осведомился: – Ну и что мы, по-твоему, будем делать со всей этой белибердой?

Брунетти всегда обращал внимание на особенности речи; вот и сейчас его позабавило, во-первых, то, с какой легкостью Патта употребил местоимение «мы», а во-вторых, то, как он пренебрежительно отозвался о телепередаче как о «белиберде». Ему наверняка до смерти хочется стать героем экрана, подумал Брунетти.

– Когда они позвонят, передайте им, что мне это неинтересно.

– А потом что? – спросил Патта и вызывающе воззрился на Брунетти: посмотрим, мол, что ты на это скажешь.

– А потом поступайте по вашему усмотрению, сэр.

На лице вице-квесторе было написано, что он не верит ни единому слову Брунетти. В прошлом он уже не раз зарекомендовал себя как человек непредсказуемый; один раз заявил, что картинка, висевшая у них на кухне, принадлежит кисти самого Каналетто; в другой раз наотрез отказался от повышения и перевода в Рим – а ведь мог бы работать там на самого министра внутренних дел! А теперь еще это, безумие чистой воды, слыханное ли дело – упустить шанс появиться на экране телевизора!

– Очень хорошо. Если это твое окончательное решение, я им так и передам. – Патта принялся с деловым видом перекладывать у себя на столе какие-то бумажки, тем самым создавая видимость деятельности; это уже вошло у него в привычку. – Так что там у тебя с Лоренцони?

– Я поговорил с племянником и еще с некоторыми людьми, которые его знают.

– Зачем? – с нескрываемым удивлением спросил Патта.

– Потому что он единственный наследник. – Брунетти не был окончательно в этом уверен, но, за неимением другой кандидатуры, надеялся, что не ошибается на этот счет.

– Ты хочешь сказать, что он причастен к убийству собственного брата, так, что ли? – спросил Патта.

– Нет, сэр. Я хочу сказать, что он единственный человек, которому была бы на руку его смерть, так что, думаю, его следовало бы допросить.

Патта промолчал. Было непонятно, то ли он обдумывает эту небезынтересную теорию о том, что личный интерес может послужить мотивом для убийства, то ли насколько эта теория может ему самому пригодиться в дальнейшем.

– Что-нибудь еще?

– Очень немного, – признался Брунетти, – я хотел бы опросить еще нескольких человек, а потом – снова побеседовать с родителями.

– Роберто, что ль? – не понял Патта.

У Брунетти так и чесался язык ответить «нет, Маурицио», но он сдержался.

– Да, с ними.

– Я думаю, ты отдаешь себе отчет в том, что это за фигура, – предостерегающе пробурчал Патта.

– Лоренцони?

– Граф Лоренцони, – поправил его Патта. Несмотря на то, что итальянское правительство давным-давно упразднило дворянские титулы, покончив с графами, маркизами и прочей знатью, Патта принадлежал к числу тех, кто привык лобызать руки титулованным господам.