Планета смертной тени

– А что ты видел?

– Человека, сидящего на облаке. В белых одеждах, с длинной белой бородой и такими же волосами, перехваченными на лбу разноцветной ленточкой, а сзади заплетенными в косу.

– Наверное, это какой-то бог или святой.

– Возможно. Только на коленях у него лежать большая железная штука. И, когда рядом появлялись другие люди, он стрелять в них из этой штуки. Очень метко стрелять.

– Зачем?

– Он хотеть, чтобы другие его любить. Очень сильно любить.

– Разве так добиваются любви?

– Я не знать. И уурсины, и люди, все-все, совершать порой очень странные поступки. Такие, что другие не понимать, а сами – не объяснить.

– А что потом?

То, что происходило потом, с трудом поддавалось описанию. Ут-Ташан прилагал максимум усилий, подбирая нужные слова. И вроде бы все у него начинало складываться. Но в тот самый момент, когда слушателям уже казалось, что рассказчик дошел до сути, тот принимался махать руками – не так! Все не так!

Сидя на черном кубе, уурсин в какой-то момент начинал видеть странные картинки, всплывавшие из ниоткуда и так быстро вновь обращавшиеся в ничто, что взгляд не успевал их фиксировать. Обрывок только что скользнувшей перед глазами картинки можно уловить, если только очень постараться, в виде полустершегося отпечатка на вытертом полотне памяти. Это были картинки из жизни – так их охарактеризовал Ут-Ташан. Из жизни самых разных представителей галактических рас – понял из его сбивчивых объяснений Александр. Картинок было много, очень много. Обычно они были цветными, порой – черно-белыми. Хотя утверждать это с уверенностью Ут-Ташан не стал. Он никогда не говорил: «я видел ту или иную картинку», он говорил: «я почувствовал ее». Что это должно было означать, уурсин и сам не мог объяснить. Но при этом был уверен, что именно так правильно. Иногда картинки были живыми – существа на них двигались, жестикулировали и даже отрывали рты, – но вот речи их уурсин не слышал. Никогда. И вообще – никаких звуков. Живые картинки всегда оставались безмолвными.

И еще на одну интересную деталь обратил внимание уурсин – картинки часто повторялись. Но когда он стал внимательнее сравнивать кажущиеся на первый взгляд одинаковыми картинки, то начинал замечать в них различия. Мелкие, незначительные – но они присутствовали.

Ут-Ташан даже предположений не хотел строить о том, какой во всем этом мог быть заключен смысл. Так было всегда – уймарахи водили уурсинов в Лабиринт и там показывали им разные картинки. Так было заведено от начала времен. Значит – так и должно быть всегда.

После того, как живые картинки переставали мелькать перед взором ошарашенного информационным напором уурсина, свет в треугольном зале становился тусклым. Черный куб проваливался под пол. А в углу открывался проем. По другую сторону которого измученного уурсина терпеливо ожидал уймарах. Который сопровождал его к выходу из Лабиринта.

– И так каждый раз. – Такими словами закончил свою историю Ут-Ташан. – Я не понимать, что делать. Не понимать, зачем жить. Мне это надоесть. Я устать. Сильно устать. Я хотеть уходить с вами. Хотеть глядеть не на живые картинки, а на живых людей. Хотеть быть там, где что-то происходить по-настоящему. Я больше не ходить в Лабиринт.

– А ты подумал о том, что это может быть опасно? Смертельно опасно – жить по-настоящему?

– Ну… – Ут-Ташан посмотрел наверх, где колыхалась ядовито-зеленая листва. – Надо хотя бы попробовать.

Уурсин не знал, что сказал великую фразу.

А те, кто после не раз повторит ее, понятия не будут иметь, кому принадлежит приоритет.

И это нормально.

Глава 21. День 278-й

Александр дернул веревку, проверяя, надежно ли завязан узел. Подтянул конец и снова дернул. Веревка была прочная, и узел завязан хорошо, а он просто тянул время. Ут-Ташан предупреждал, что не тот это Лабиринт, в котором можно пользоваться путеводной нитью. Александр не собирался с ним спорить. Но завязанная на животе веревка давала пусть иллюзорное, но все же греющее душу ощущение безопасности.

Александру до зуда под ногтями не хотелось лезть в Лабиринт. Но он знал, да, что там, был уверен в том, что, если не сделает этого сам, это непременно сделает кто-нибудь другой. Он, по крайней мере, не станет совершать безрассудных, необдуманных поступков. Так он сам полагал. Для первого раза – только разведка. Придумав соответствующую моменту словесную формулу, он повторял ее снова и снова, как заклинание. Сначала самому себе, затем – тем, кто шел вместе с ним к Лабиринту. И продолжалось это до тех пор, пока Чики не надоело.