Грех во спасение

Заметив ее удивление, хозяйка пояснила:

– Скоро первую партию поведут. Не пропустить бы. Гошка хотя и сказал, что ваш жених во второй партии, но кто его знает...

Раскрылись двери, и в избу ввалился Антон с большой охапкой березовых дров, сбросил их на железный лист перед плитой и радостно улыбнулся:

– Принимайте, Прасковья Тихоновна, работу! Все пять чурок расколол, до единой! Смог бы и побольше, но все кончились!

Хозяйка всплеснула руками и рассмеялась:

– А я-то думаю, куда это Антоша запропал? Послала за дровами, а его словно черти с квасом съели. И невдомек мне старой, что топором кто-то поблизости стучит, думала, сосед с утра забавляется. Эх ты, голова садовая! – Она легонько шлепнула парня по макушке. – У меня же десять поленниц под навесом, а ты принялся чурки из-под снега тягать!

– Не привычный я к поленницам, – смущенно ухмыльнулся Антон, – но ведь и те, что нарубил, не пропадут?

– Конечно, не пропадут, – опять захлопотала вокруг стола хозяйка, – мы, сибиряки, люди запасливые! У меня дров на две зимы с лишком заготовлено, а твоими сейчас поленницу доложим, и опять она полная будет.

Прасковья Тихоновна подперла щеку ладонью и призадумалась, наблюдая, с каким аппетитом Антон поглощает ее пироги, запивая их уже третьей чашкой чая. Наконец не выдержала:

– Старший у меня в двенадцать лет на Аргуни утонул. Бедовый был, страсть. Сейчас уже вырос бы, непременно таким вот красавцем, как Антоша, стал бы. – Она вытерла набежавшие на глаза слезы и уже с улыбкой посмотрела на Машу, пересевшую к окну. Стекла затянуло пушистой изморозью, и сколько Маша ни силилась рассмотреть, что происходит на улице, не смогла.

– Да ты не суетись, услышим, как их поведут, – успокоила ее хозяйка, заметив бесполезные попытки девушки оттаять дыханием хотя бы небольшой просвет на стекле.

И действительно, через некоторое время раздался мерный глухой звук, как будто где-то далеко-далеко ехала груженная пустыми бочками подвода и слегка погромыхивала ими на неровностях булыжной мостовой.

– Ведут, родимых, – удовлетворенно вздохнула хозяйка и перекрестилась. – Слышите, как цепи бухают-то?

Маша, как была в одном платье, рванулась к двери, но Прасковья Тихоновна ухватила ее за рукав и приказала:

– А ну-ка, сиди пока и не высовывайся! Лучше форточку отвори и посмотри, не видно ли твово милого.

Маша вновь бросилась к окну, распахнула форточку и выглянула на улицу. По улице двигались десятка два арестантов, облепленных снегом, в заледеневших оковах. Со всех сторон их окружили вооруженные солдаты. Каторжники шли, низко опустив головы, держа под мышкой узелки с бельем. Но, как Маша ни вглядывалась в их серые, изнуренные лица, Митю среди них не обнаружила.

– Ну, ладно, затворяй уж фортку, а то всю избу застудишь, да и сама захвораешь! – заторопила ее хозяйка. – По лицу вижу, нет там твово суженого. Знать, не обманул Гошка...

Но только Маша успела захлопнуть форточку и сойти с лавки, на которой стояла коленями, в стекло тихо постучали. Маша вновь метнулась к окну и увидела снаружи молодого солдата, видно, из охраны. Испуганно озираясь по сторонам, он торопливо прошептал, что его светлость поведут вслед за первой группой, а не после обеда, как намечалось раньше. Сообщив это, солдатик – видимо, это и был Гошка – спрыгнул с завалинки и помчался со всех ног догонять арестантов, пока унтер-офицер не заметил его отсутствия.

Маша тут же велела Антону одеться потеплее и поставила его на крыльце, наказав кричать ей сразу же, как он увидит своего барина, а сама вся превратилась в ожидание, держа наготове короткую хозяйскую шубейку, более легкую и удобную, чем ее шуба, и теплую пуховую шаль, которую Зинаида Львовна подарила ей в дорогу.

Но прошло не менее часа, прежде чем Антон, уже изрядно продрогший на своем посту, завопил истошным голосом:

– Барин! Барина ведут, Мария Александровна!

Маша выскочила на крыльцо и увидела в колонне арестантов Митю, казалось, еще более похудевшего, с окладистой темной бородой, повзрослевшего, с угрюмым выражением лица, и только глаза его были прежними – ярко-синими и словно светившимися на темном обветренном лице. Она успела заметить, что на нем рваный короткий полушубок, совсем не тот, какой они ему отослали, и нелепый войлочный колпак. В следующее мгновение их глаза встретились, и Маша прижала одну руку к груди, стараясь унять бешеное биение сердца, а другой прикрыла рот, чтобы не закричать, не разрыдаться во весь голос. Какую-то секунду они смотрели друг на друга. Маша не могла ошибиться: поначалу его глаза сверкнули сумасшедшей, неподдельной радостью – и тут же потемнели от гнева. И, даже не улыбнувшись, а это было самое малое, на что она втайне надеялась, Митя встряхнул головой и посмотрел на нее с такой неприкрытой злостью, что Маша судорожно вздохнула, отступила назад и, если бы Антон не поддержал ее, непременно бы упала.