Грех во спасение

– Ну, ведьма, форменная чертова невеста! – сплюнул в сердцах унтер-офицер и, повернувшись к понурившимся каторжникам, крикнул что было мочи: – Становись, ядрена вошь! Вперед, шагом марш!

Стоя на крыльце, Маша проводила взглядом медленно бредущих людей и вздохнула. Митя даже не соизволил оглянуться. Она сглотнула сухой и колючий комок в горле и поймала грустный взгляд хозяйки.

– Ох, милая, что-то не слишком тебе обрадовался женишок-то твой. Похоже, даже рассердился, с чего бы это? – полюбопытствовала Прасковья Тихоновна.

– Понятия не имею, – пожала плечами Маша, изо всех сил стараясь не расплакаться и даже сделать веселое лицо, – возможно, он испугался за нас с Антоном...

– Я и сама испугалась, – призналась женщина и улыбнулась. – Кулаком-то Ерофею в морду тычу, а у самой сердце в пятках: вдруг стрелять велит или саблей вдарит?

– Но унтер-офицер, кажется, больше вас напугался, а поручик тем более. У него даже веснушки побелели от страха!

– Так им и надо, бесовым детям, – улыбнулась польщенно Прасковья Тихоновна. – Пусть знают, каково руки распускать! А ну-ка, Антон, – она лихо подмигнула парню, – пошли дрова в поленницу складывать, пока тебя не заарестовали! – Она спустилась с крыльца и направилась к большой куче дров у ворот.

Антон на секунду задержался рядом с Машей и торопливо проговорил:

– Не беспокойтесь, Мария Александровна! Я барину успел шепнуть, что к чему! Теперь он вас не выдаст.

Он быстро догнал хозяйку, набрал полную охапку дров и направился к начатой поленнице, расположенной под навесом.

Маша вернулась в избу и, не раздеваясь, присела на лавку под окном. Опустив руки на колени, она некоторое время бессмысленно смотрела перед собой, потом тряхнула головой, словно избавляясь от дурного сна. Митя не обрадовался ей! Ну и что в этом странного? Разве ожидала она другого отношения? Слава богу, Антон успел предупредить его, и это первая серьезная победа, несмотря на тоже первые, с ходу приобретенные неприятности.

Она встала с лавки, повесила шубейку на крюк, подошла к своим чемоданам, сложенным грудой у дверей, и принялась разбирать их. Наконец нашла то, что искала. Из большого саквояжа достала изящное настольное зеркало и поставила на подоконник перед собой. Маше предстояло выяснить, когда комендант соизволит дать разрешение на свидание с Митей, а для этих целей следовало привести себя в порядок и принарядиться как следует.

* * *

Но Мордвинов не заставил себя ждать и после обеда приехал сам. Попросил веник у Прасковьи Тихоновны, обмел от снега высокие сапоги из белого войлока и прошел к столу. Хозяйка велела Антону раздувать самовар, а сама принялась носить из печи пироги, но комендант строго посмотрел на нее, и Прасковья Тихоновна внезапно вспомнила, что у нее масса дел во дворе и в хлеву, и, прихватив Антона с собой, ушла, оставив Машу один на один с генералом.

Старик некоторое время молчал, постукивая задумчиво пальцами по табакерке, которую достал из кармана мундира, но курить не стал, отложил ее на стол и пристально посмотрел на Машу:

– Ну, и что, сударыня, прикажете с вами делать? Сегодня, уже в первые часы вашего пребывания на руднике, я получил жалобу начальника караула поручика Костоустова о недопустимом поведении вашего слуги Антона Макарова, причем вы, вместо того чтобы остановить его и признать свою вину, вели себя вызывающе и пререкались с унтер-офицером Ерофеем Шибунеевым. Подобное безобразие наблюдали не только ссыльнокаторжные, но и несколько мастеровых завода. Я вынужден высказать вам порицание и пока устное предупреждение о том, что в случае повторения подобного инцидента ваш слуга будет отправлен назад в Россию, а вам будет запрещено в течение полугода встречаться с вашим женихом Дмитрием Гагариновым.

– Простите, Константин Сергеевич.

Маша недружелюбно посмотрела на него. Комендант только на первый взгляд казался радушным и милым, а на самом деле был таким же чинушей и придирой, как и сотни ему подобных старых служак, не умеющих и не желающих отступить от буквы закона. Но, как ни велико было ее разочарование, жить ей здесь предстояло еще не один день, поэтому волей-неволей приходилось сдерживать себя и подчиняться приказам этой старой грымзы в генеральском мундире. Девушка вздохнула и произнесла более миролюбиво, подкрепив свои слова улыбкой – немного наивной, немного растерянной, ровно такой, чтобы не переборщить и уверить Мордвинова в ее искреннем раскаянии: