Финита ля комедиа

И больше — ни одного кошелька. Быстро смекнули жулики, что весь день на полицию работали.

— И на чем же они прокололись? — спросил Алексей.

— Да все этот ловчила, шапочник. Оказывается, ему принесли материю на десять фуражек и потребовали сшить их по особому фасону, очевидно, как раз для подобных людишек. «Базой» их называют или «свинкой».

А шапочник сэкономил и сшил еще одну, которую мне продал. Но попадись эта шапка не мне, а обывателю какому, греха бы не обрались! Пришили бы его в момент за подобные шалости. А с легавым постеснялись связываться!

Под диваном кто-то завозился и тихонько заскулил.

— Ладно, Варька, не страдай, — отозвался Вавилов, — вылезай на свет божий! Прогуляйся, пока начальство не видит!

Юркая, похожая на лису собачонка выкарабкалась из-под дивана и устроилась у ног хозяина, льстиво заглядывая ему в глаза и стуча хвостом о пол от чрезмерной преданности.

— Что, Иван, решил Варьку в помощники взять? — ухмыльнулся Корнеев. — Своих талантов не хватает уже?

— У нас всего хватает, — парировал Иван, — но у меня нюх табак перебил, а Варька — дама некурящая, потому по некоторым случаям вынюхает все, что мне не под силу окажется. Допустим, ты вот сидишь и того не ведаешь, что она мне своим хвостом отстучала?

— Хвостом? — поразился Корнеев. — Что ты брешешь?

— Я? Брешу? — изумился Иван и кивнул на Алексея. — Алешка и тот знает, что Варька особым сигналам обучена. Потому и ценности она особой. Не зря же Федор Михайлович велел ее на довольствие поставить.

Три рубля казна ей платит каждый месяц. А ты говоришь, брешешь!

Корнеев с недоумением пожал плечами и посмотрел на Алексея. Тот, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, тоже пожал плечами в ответ.

— Ну да? — Корнеев уставился на собачонку, потом перевел ошеломленный взгляд на Вавилова, но все же голос его звучал недоверчиво:

— И что ж она тебе настучала?

— А то, милый мой, что с утра ты уже посетил трактир «Доротти» и попробовал там жирной голландской селедки под пиво. Кружечку с маху оприходовал, а то и две! И это в пост, когда скоромная пища — большой грех! Видишь, Варька так и выстукивает хвостом: грех, мол, грех!

Покраснев, Корнеев бросил косой взгляд на Варьку, потом на Вавилова и с досадой махнул рукой:

— Врешь опять, сивый мерин! Что она выстукивает? Как раз хвостом виляет!

— А хвостом она виляет по тому случаю, — не сдавался Иван, — что шибко ты недоверчивый человек, Корнеев, и крепко обижаешь ее своими беспочвенными подозрениями. — И расхохотался. — Да ладно тебе! Я и вправду видел, как ты из трактира выходил. Про пиво и без Варьки можно было догадаться. А насчет селедки… — Он бережно сковырнул с его рукава несколько рыбьих чешуек и предъявил Корнееву:

— Смотри, тетеха! От вещественных доказательств нужно вовремя избавляться!..

Корнеев открыл было рот, чтобы ответить Ивану достойным образом, но двери распахнулись и в приемную влетел агент Черненко, дежуривший в этот день по управлению. Глаза его возбужденно блестели, щеки рас краснелись.

— Тартищев велел всем срочно мчаться в Савельевский переулок. Там зараз девять человек укокошили!

— Ничего себе! — охнул Иван и перекрестился. — Счет растет не в нашу пользу… — И справился у Алексея:

— Браслетик свой удачливый случаем не забыл?

Савельевский переулок располагался почти на окраине Североеланска. В подобных местах не рискуют появляться с наступлением сумерек, по этой причине жилье здесь дешевое, но особыми удобствами не располагающее. Разве только для жуликов разного пошиба тут полное раздолье…

Обитатели домов и домишек Савельевского переулка и его окрестностей делились на две категории. В одной — бедный мастеровой люд, прибившийся сюда из окрестных деревень, мелкие воры, пьяницы, беспаспортные мещане, сбежавшие от хозяев малолетние ученики ремесленников и бывшие семинаристы… Это развеселая, в большинстве случаев пьяная компания, избегающая лишний раз связываться с полицией.

Во второй — люди с мрачным взглядом исподлобья.

С первой категорией их роднит лишь нежелание общаться с полицией. И если первые — люди с широкой душой, готовые распахнуть ее навстречу любому желающему ее понять, то вторые ни при каких обстоятельствах, даже в сильнейшем подпитии, никогда и никому не назовут своего имени, тем более не поделятся воспоминаниями. Но вряд ли кто посмеет подступиться к ним с подобными расспросами. Такие люди чуют друг друга каким-то особым, звериным чутьем. Да и вся их жизнь напоминает жизнь дикого и свирепого зверя. Они никогда не приведут к своему логову незнакомого или постороннего человека. И пробираются к нему, петляя по закоулкам и постоянно проверяясь, нет ли тайной слежки, опасаясь при этом не столько полиции, а сколько своего же брата — разбойника.