Дата собственной смерти

«Пойду-ка я тоже выпью коньячку», – подумал Инков. На правах близкого друга дома он хорошо знал, где внизу в гостиной находится бар с секретом, который Конышев постоянно пополнял запасами элитного спиртного.

Инков нацепил брюки, рубашку, сунул ноги в полуботинки и, позевывая, вышел в коридор.

Вика

Вика всю жизнь любила мечтать. Мечтала она в основном перед сном, засыпая, и грезы незаметно переходили в сновидения, а когда она пробуждалась, сны постепенно истончались, а потом продолжались мечтаниями, и, только повалявшись минут десять и привыкнув к новому дню, она вставала и принималась за обычные дела. И в санатории она всегда специально просыпалась за четверть часа до подъема, и в Барыкино, а теперь даже будильник себе ставила с таким запасом, чтобы ей хватило утреннего времени на то, чтобы перейти из мира сказки к грубому свету повседневного дня. Порой она себя стыдила за свои мечтания: «Тебе почти сорок лет, кляча, а ты все грезишь!..» – но на самом деле, в глубине души, ничего постыдного в своем занятии не находила.

Вот и сейчас, когда Вика лежала навзничь с сомкнутыми веками, мечты, одна за одной, наплывали на нее. И была в них яхта, и нежно-синее небо, и темно-синее море, и берег в дымке вдали, и мужчина весь в белом, с загорелыми красивыми руками, и они с ним совсем одни, на десятки миль вокруг, и только яркий диск солнца равнодушно взирает на них… А потом вдруг оказалось – как уже бывало не раз и не два, – что мужчина, оказывается, это ее хозяин – точнее, покойный хозяин, Борис Андреевич Конышев… Но сейчас мечта повела себя не как обычно, не развернулась во всю ширину свою, не продолжилась, а сразу оборвалась – потому что от хозяина, от всего его загорелого живого тела вдруг явственно потянуло могильным холодком…

Она всегда Конышева-старшего называла и в глаза, и мысленно Хозяином с того самого дня, как он появился четыре года назад в их хатке в Барыкино – загорелый, красивый, седой, на сверкающей заграничной иномарке, – и они с бабкой кушали привезенную им диковинную иностранную снедь, а потом он долго о чем-то говорил с бабулей, а Вику они специально услали в магазин (он дал денег, целую пятисотрублевую бумажку, которую она ни разу не видела, только в телевизоре). А Вика вместо того, чтобы тащиться в магазин, спряталась под окошком и стала подслушивать, но мало тогда чего услышала и ничего почти не поняла, а потом вышла бабка и погнала ее из-под окна по-матерному. А в магазине явление Вики с пятисотрублевкой произвело такой ошеломительный эффект, что она потом его надолго включила в свои вечерние мечты (продавщица Язвиха чуть не на зуб купюру пробует, а потом хмуро спрашивает: «Украла, что ли?» – и Вика торжествующе отвечает: «А вот и не украла! Подарили!»). А когда Вика, сжимая в кулаках две бутылки водки, вернулась в избу, бабка встала торжественно и объявила ей, что участь ее решена (эти слова, «участь ее решена», Вика прочитала в каком-то романе, и они ей ужасно нравились). Итак, объявила бабка, этот господин, Борис Андреевич Конышев, – старый друг ее, Викиного, отца-покойника, и они вместе служили в армии, и были корешами – не разлей вода, и он, папаня Викин то есть, однажды даже спас ему жизнь. Он, гость ихний, эту услугу не забыл и всю жизнь забыть не может. Однако потом, после дембеля, их пути-дорожки разошлись и следы друг друга потерялись. Отец Викин на Север завербовался, да так там и сгинул, а ихний визитер в самой Москве кальеру сделал. И вот стал он большим человеком – однако папаню Викиного не забывал и даже искал его по всей стране, а сейчас наконец нашел – пусть не его самого а дочку его. И хочет он дочери друга – Вике то есть – отплатить добром за добро, как в Писании велено. И потому он, товарищ Конышев, возьмет теперь Вику с собой в Москву. Жить она, Вика, будет первое время у него в доме. Станет по хозяйству помогать, а за это будут ее жильем обеспечивать, собственной личной комнатой, даже с ванной, и кормить станут, и еще будет господин ей на сберегательную книжку откладывать каждомесячно сумму аж в десять тысяч рублей. А потом, когда Вика в Москве освоится, она сможет себе на эти деньги даже квартиру собственную купить и займется тем, чего ей в жизни хочется – может быть, даже на библиотекаря выучиться.

Вика и попрощаться тогда в Барыкино ни с кем толком не успела: ни с тетей Валей-москвичкой, ни со стариком Иогансеном, ни с Раенками, ни с Буденными…Только пожитки и книги свои собрала – и уже сидела следующим утром в тихой, теплой и ароматной роскоши хозяйского автомобиля, а тот несся с потрясающей скоростью в сторону столицы с ее Красной площадью, Останкинской башней и Мавзолеем. Впрочем, и Красную площадь, и Мавзолей, и разные другие разности Москвы, включая эскалаторы и ВДНХ, Вика увидела много потом, а поначалу Хозяин привез ее сюда, в особняк, – большой и роскошный, как средневековый замок. И тут Вику встретила, испытующе щурясь, строгая молодая женщина, как потом оказалось, Тамара Кирилловна, жена хозяина, и показала ей белоснежную ванную – ее собственную, Викину, ванну! – и кровать с белоснежными простынями, а потом накормила странной пищей под названием «гамбургер» и стала показывать, как пользоваться разными бытовыми чудесами, которые раньше Вика только в кино по телевизору видела: электрической плитой не с конфорками, а с чудной ровной поверхностью, пылесосом, печью-самобранкой для подогревания, выжималкой для соков и даже огромным, как киноэкран, телевизором…