Эффективность удара даже превзошла ее ожидания: гость стал ловить ртом воздух и приседать на корточки.
Она заорала:
– Убирайся!!
Но тот только корчился. А когда слегка пришел в себя – заметил в полутьме прихожей то, что ему вообще-то лучше было не видеть – да Любочка, вот, не догадалась спрятать: огромные кроссовки кооператора. Здоровенные – не менее сорок восьмого размера.
– Ах, вот оно как!! – зарычал оклемавшийся гость.
Он все понял, и, движимый одновременно и физической, и душевной болью, бросился на Любочку. А если прибавить еще его опьянение… Словом, он схватил неверную за шею и стал душить – душить жестоко, явно переусердствовав и не рассчитав свои силы. И Любе действительно, по-настоящему стало страшно. Ей показалось (и, наверно, показалось не зря), что Иван ее сейчас убьет. И, движимая животным страхом, не желая умирать, она прокричала – или, скорее, прохрипела:
– Помогите!..
Что было дальше – она не видела.
В глаза уже наползла красно-черная пелена.
Потом, когда все было кончено, удалось события задним числом реконструировать: спасая даму сердца, из спальни выскочил двухметроворостый, семипудовый ее кавалер – голый и разъяренный. И – нанес Ивану сдвоенный удар: апперкот в живот, и тут же прямой в висок. Второй удар оказался такой силы, что гостя оторвало от несчастной Любы, перебросило через всю прихожую – и, падая, он грохнулся головой и шеей точно об угол коридора, ведущего в кухню.
Грохнулся – и затих. А потом – пока Люба ринулась в ванную, ее вырвало, она умылась и вернулась, Иван Иваныч все лежал в расстегнутом пальто, в той же позе, не шевелился, и лицо его, сперва красное с морозца и выпивки, ощутимо уже побледнело… И голый и довольно-таки растерянный кооператор прошептал:
– А мы ведь, кажется, его убили…
И больше всего в его речи Любочку поразило это «мы».
Он с самого начала записывал ее в соучастники…
Что было дальше? Что оставалось им делать?
Кооператор категорически отказался вызывать милицию. Он сказал, как отрезал:
– Я на зоне уже был, и больше я туда по своей воле не пойду. Если ты, Любаня, такая честная и желаешь мусоров вызывать – я уж лучше и тебя сейчас прихлопну, а они там пускай разбираются…
По глазам любовника (довольно звериным) Люба поняла, что он нисколько не шутит.
Кооператор к ней в гости явился без машины – да и какая машина, если он уже почти литр спиртного в себя ухнул. И тогда они не нашли ничего лучше, чем вызвать Яна. Моршан всегда, в любое время дня и ночи, бросался выручать Любу – шла ли речь о залете в вытрезвитель, нехватке выпивки или невозможности оплатить счет в кооперативном ресторане. А что ему оставалось делать: ведь Люба была курочкой, что несла для него золотые яйца.
Ян примчался быстро. Ему предъявили проблему. Он согласился помочь. У него тоже не оставалось выхода. Ведь если Любу посадят – хотя бы только в КПЗ, хотя бы на месяц-другой, – он лишится изрядных денег. А если ее закроют в тюрьму надолго?..
Внутренний калькулятор Яна сработал. Решили действовать.
Люба и кооператор оделись. Выволокли Ивана Ивановича на улицу. Вели его, словно пьяного, нежно обхватив за плечи. Со стороны: перебравшего гостя отвозят домой. Затем его затолкнули на заднее сиденье Яновой «восьмерки».
В многоэтажках вокруг свет почти не горел – стояла самая глухая пора, половина пятого ночи.
Гаишники все куда-то попрятались. «Восьмерку» никто так и не остановил. Они вывезли Ивана Ивановича за город…
– …А куда конкретно, я вам, Валерий Петрович, даже сейчас не скажу…
– Да я ведь у вас, Люба, и не спрашиваю…
– В общем, спрятали мы его лучше, – она усмехнулась, – чем те, кто Аллочку убил. Во всяком случае, его ведь так до сих пор и не нашли…
…А когда все было кончено, кооператор сказал – и ей, и Яну, – и его лицо, и тон не оставляли сомнения в том, что он приведет свою угрозу в исполнение:
– Если кто-то из вас, по пьяни, в бреду или под пытками, кому-то скажет обо мне хоть полсловечка, я вас – обоих! – из-под земли достану. И уж тогда вы у меня вообще пожалеете, что на свет родились – вы будете умирать так долго и мучительно, что вам сама смерть покажется раем!..
И Ян развез их по домам – сначала кооператора, потом – Любу.
И тут уж она, чтобы ничего не помнить, ушла в такой глухой запой, что ее потом, через три недели, откачивали в Склифе под капельницей… Где-то в тумане прошло, будто было что-то вроде следствия по поводу исчезновения Ивана Ивановича – и Любе задавали какие-то вопросы – и сама Алла, и милиционеры, но не нашлось никого, кто видел бы, как Иван глухой ночью пришел к художнице в дом и как спустя час его оттуда вывели.