Куявия

Очень медленно спустила ноги на пол. На миг показалось, что он наблюдает за ней из-под приспущенных век, прислушалась, но он дышит ровно, глубоко, на щеке играет румянец глубокого сна. Она оделась, как можно тише прошла к двери.

Дверь оказалась запертой. Она толкнула сильнее, дубовая створка, которую можно вышибить только тараном, не поддалась. Оглянувшись, не обратила внимания, что Иггельд в самом деле проснулся и смотрит на нее, машинально посмотрела на окна, хотя знала, что не протиснется в эти узкие бойницы.

К тому же перекрытые так железными прутьями, что не пролезет даже кошка.

– Артанка, – донесся голос от постели. Она резко обернулась. Иггельд приподнялся, лицо мертвенно-бледное, но в глазах тьма. – Я все понимаю… но я не последний дурак. Двери надежно заперты. А в коридоре двое стражей.

Она сказала беспомощно:

– Я всего лишь намеревалась…

– Что?

Она заколебалась, сейчас при свете дня все выглядело совсем иначе или могло выглядеть, и ответить так, как она хотела… хотела, но не могла, язык уже не поворачивается. То ли виной беспощадный солнечный свет в окно, то ли утренний свежий прохладный воздух, но она ответила после паузы:

– Ну, идти заниматься тем, чем и занималась. Как обычно, шить одежду, вышивать. Помогу Пребране печь хлеб…

Он покачал головой.

– Не ври мне. Мы оба знаем, что ты не упустишь случая убежать.

Она в молчании наблюдала, как он вскочил и быстро оделся. Руки его дрожали, лицо дергалось, он делал много ненужных движений, чистый куяв, что не знает сдержанного достоинства артанина. Когда он натянул сапоги, став ростом еще выше, голос дрогнул, а глаза стали глазами побитой собаки:

– Ты можешь хоть теперь сказать свое имя?

Она медленно покачала головой:

– Теперь – нет. Ты упустил…

Он вздохнул, лицо стало страдальческое, виноватое, но сказал как можно тверже:

– Да? Я чувствую, что делаю многое не так, как должен бы… А как должен? Не знаю. Но пока могу сказать только одно…

Он запнулся, показалось, что в его лицо бросилась краска. Она спросила мертвым голосом:

– Что?

Он сглотнул ком в горле, указал на тяжелые оковы на подоконнике. Она проследила взглядом за его рукой. Сильнейшее разочарование нахлынуло, затопило с головой. В глазах потемнело, едва услышала его звенящий, как комариный писк, голос:

– Какое бы безумие нас ни посетило, но мы – куяв и артанка. Наши страны воюют.

– Да, – услышала свой голос. – Да.

– Я не могу тебя потерять. Не могу.

– Да, – ответила она. – Я поняла… куяв.

Тьма постепенно рассеялась. В ушах слышался затихающий звон. У постели стоял Иггельд, он выпрямлялся, крупный и массивный, но все равно вид у него оставался жалкий. Возможно, ожидал услышать что-то другое, после ее слов глаза погасли, сгорбился, взял оковы и, встав перед нею на колени, защелкнул на лодыжках.

– У меня к тебе просьба, – сказала она.

Он оживился, она увидела в его глазах радостное ожидание, впервые гордая артанка обратилась к нему с просьбой.

– Говори!

– Не приходи ко мне больше, – промолвила она.

Он дернулся, побледнел.

– Почему?

– Просто не приходи, – повторила она. – Здесь много женщин, что будут тебе рады… Я – нет.

– Артанка, – сказал он с мукой, – я понимаю, тебя оскорбляют и унижают эти оковы. Но что я могу сделать, скажи? Я не могу тебя потерять, ведь ты поклялась, что сбежишь при первой же возможности. А как ты умеешь убегать, я уже знаю. Потому тебя и стерегут здесь так, как стерегли бы дикого горного великана. Разве у меня есть другая возможность помешать тебе бежать? Есть? Тогда скажи, я сразу же ею воспользуюсь!

Он умолк, будто ждал, что она вот так и скажет, как заставить ее остаться. А ведь мог бы, подумала она с нахлынувшим безразличием. Всего лишь попросив ее остаться. И она бы предала Артанию, предала братьев, предала все, во что верила и чем жила. Предала бы и осталась.

– Позволь, – сказала она, – я пойду к другим… рабам. В твоем хозяйстве много работы.

Он стиснул челюсти так, что затрещало в висках, задержал воздух, потом сказал изменившимся голосом:

– Делай что хочешь.

Она повернулась, холодная, гордая и безразличная, он суетливо забежал вперед, вставил ключ в дверь и открыл им засов с той стороны. Блестка не двигалась, тогда он распахнул перед нею дверь, она вышла с тем достоинством дочери тцара, при котором он снова ощутил себя услужливым челядином.