Куявия

– Ты прав, никто. Я была бы совсем сумасшедшей…

Она про себя договорила: «…раз все еще надеюсь, что ты меня поймешь», – и видела по лицу, что он договорил другое: «…если не попыталась бы в лагере врага не пустить в ход все воинские приемы». Но уговаривать, объяснять снова и снова чересчур унизительно. Она и так уже унизилась достаточно.

– Достаточно, – повторила вслух. – Я – пленница. Все.

– Ты – пленница, ты – почетная пленница, – добавил он.

– Не бывает почетных, – возразила она. – Плен всегда только позорный. Надень на меня оковы, куяв. Это поможет мне еще больше тебя возненавидеть.

Мне это очень нужно, добавила про себя.

* * *

Три дня Иггельд вообще не показывался в доме, а потом явился весь почерневший, в закопченных доспехах. Она видела, как он морщился, берег левую руку. На скуле пламенеет свежая ссадина, доспех посечен, глубокие зарубки на груди, а железо на плече изуродовано так, что видна пропитанная кровью повязка.

Он пробыл в доме не больше часа, за ним пришли лекари, увели почти насильно. Еще неделю не видела его, хотя, по слухам, уже оправился от ран и снова на драконе сражался с артанами. Все эти дни вздрагивала от шагов за дверью, прислушивалась с надеждой, а ночью едва дожидалась утра, чтобы спешить на кухню готовить еду, в надежде увидеть, как он сядет за стол, как будет иногда скользить по ней взглядом, стараясь, чтобы она этого не заметила. И она тоже будет стараться изо всех сил, чтобы не рассмотрел, как жадно за ним наблюдает.

Сегодня поздно вечером, так и не увидев его вообще, она вернулась в каморку, растянулась на жестком ложе и стала ждать, когда придет молчаливый Оследнюк и снимет с нее оковы, после чего за ним хлопнет дверь, прогремит задвигаемый с той стороны засов.

Все тело ныло, в душе горько и беспросветно. Она повернулась на бок, цепи громко звякнули.

– Да сколько я буду его ждать! – прошептала она в слезах. – Сколько?.. Я – человек, он этого не понимает. Все, кончено. Отныне и вовеки я перестаю его ждать…

Она отвернулась к стене, подогнула колени. Она уже начала проваливаться в сладкую полутьму, как дверь распахнулась с грохотом. В дверном проеме чернела, подсвеченная сзади, огромная фигура. Он постоял несколько мгновений, в ее каморке темно, только в узкое окошко проникает узкий луч лунного света. Блестка встрепенулась, сердце застучало в радостном ожидании. Если снова пригласит ее в постель, у нее не хватит духу отказаться…

Он встал на колени перед ее ложем, быстро и даже с суетливостью снял оковы, отбросил, как змею, в угол комнатки. Блестка не шевелилась, а он не встал, бережно снял с нее сапожки, так же осторожно опустил на пол рядом с ложем, вздохнул, начал подниматься, но вместо этого лишь прижался горячим лбом к ее ногам.

– Артанка, – донесся его хриплый голос, – что ты со мной делаешь?.. Я уже натыкаюсь на стены. Я прошу тебя, прими мир таким, какой он есть. Пойдем в мои покои, я хочу заснуть, обнимая тебя.

– Нет, – ответила она немного раньше, чем успела подумать.

– Артанка, – сказал он с угрозой. – Ты играешь с огнем. Я всегда считал себя овечкой, что любому зайчику уступит дорогу… но когда меня прижимали к стене, я зверел. Сейчас я вообще не знаю, что со мной, я готов на любую крайность…

– Ты видишь, – ответила она насмешливо, – как я вся дрожу.

– Артанка!

– Тебе есть что сказать, куяв?

– Я уже сказал, – ответил он сдавленным голосом.

– Я сказала тоже, – сказала она совсем тихо, хотя душа закричала громко и отчетливо, чтобы он ее не слушал, что она так не думает, это за нее говорит артанскость, а она сейчас совсем не артанка. – И ты меня слышал.

Она лежала на спине, так страшновато, чувствуешь себя совершенно беспомощной, а он медленно поднял голову, их взгляды встретились. Она смотрела с холодной ненавистью, причин много, он вздохнул, поднялся, постоял так, огромный, могучий и жалкий, как заблудившийся в темном лесу ребенок, снова вздохнул и, повернувшись, потащился к двери.

Не уходи, крикнула беззвучно. Ты нужен мне!.. Моя душа истосковалась по тебе, я ночами не сплю, вижу тебя, чувствую твои губы по всему телу, меня посещают странные сны, после которых даже днем к щекам приливает краска стыда. Не уходи, Иггельд, ты же должен чувствовать то же самое, что и я! Ведь было такое, было, что наши сердца стучали вместе, а души слились и была одна душа на двоих…

Он взялся за дверную ручку, остановился. Не уходи, вскрикнула она отчаянно, не шевеля губами. Спина Иггельда напряглась, будто боролся с собой. Блестка услышала прерывистый вздох, широкие плечи дрогнули, сгорбились, повернулся к ней, она поразилась выражению страдания на его лице.