Куявия

– Он умирает!.. Он умирает!.. Сделай что-нибудь! Спаси!..

Барвник дышал тяжело, в груди хрипело, на губах выступила пена. Глазные яблоки повернулись с таким трудом, что даже Иггельд ощутил, как трудно умирающему Барвнику что-то сказать или сделать.

– Он умирает!.. – прокричала Иргильда отчаянно. – А он снова защитил тебя… Тебя, мерзавец!.. Тебя, сделавшего его таким… Сволочь! Мерзавец!.. Как ты мог?..

Иггельд сделал к ним шаг и остановился. Боевой жар покидал тело, меч стал тяжел, а в груди разлилось тяжелое чувство беспомощности.

Барвник захрипел, взгляд обратил на Иггельда, потом, видя, что Иггельд уже перед ним, снова на Вихряна. Иггельд, страшась, что не так понял, поспешно бросился к умирающему воину, ухватил и, не поднимая, чтобы не причинить еще большую боль, перетащил ближе к Барвнику. Иргильда с плачем ползла на коленях, бережно поддерживая Вихряну голову.

Барвник перевел взгляд на Иргильду, Иггельд вздрогнул, ощутил непонятное колебание старого мага. Истончившаяся душа уловила жадную тоску по Иргильде, которая, оказывается, вовсе не злобная и высокомерная дрянь, это всего лишь защитный панцирь на душе, как на теле носят мужчины, Барвник всегда знал это и хотел ее, у него чувство огромной вины перед ней…

Рука Барвника рывками скользнула к груди, пальцы нащупали на цепочке серый камешек размером со смятую грушу. Иргильда торопливо села рядом с Вихряном, положила его обезображенную голову себе на колени. Узкая холеная ладонь с великой нежностью легла на изуродованный лоб, вбирая боль и нестерпимый жар. Слезы бежали по смертельно бледным щекам, падали ему на лицо. Вихрян с трудом раздвинул губы в благодарной усмешке.

Она увидела, зарыдала громче, Иггельд удивился, с какой невероятной нежностью сняла голову Вихряна и опустила на пол, а сама на коленях подползла к Барвнику, слезы безостановочно текли по прекрасному холеному лицу.

– Спаси!.. Он отыскал меня и через двадцать лет!.. У меня только он, только он… Спаси, умоляю тебя!.. Спаси, сделай что-нибудь!

Она рыдала, умоляла, кричала, повернулась к Вихряну и упала ему на грудь, исступленно целовала его обезображенное тело, отпрянула и развернулась к Барвнику, глаза ее казались слепыми от неистовой боли.

– Спаси!.. Умоляю, умоляю, умоляю!

Она бросилась целовать руку Барвника, исцеловала его пальцы, орошая их слезами Он с трудом высвободил руку, между пальцев потекли мелкие колечки цепочки. Иггельд вздрогнул под взглядом мага, говорить тот не мог, но взгляд сказал многое. Иггельд выхватил кинжал и торопливо раздвинул стиснутые в предсмертной судороге губы Вихряна. Глаза воина уже заволакивало пеленой. Иргильда рыдала, снова упала на обезображенную грудь. Дрожащая рука Барвника тянулась толчками, но застыла на полпути.

Иггельд торопливо выхватил крохотный кувшинчик из руки мага и, все еще придерживая кинжалом разведенные челюсти Вихряна, вылил чародейское снадобье в рот. Иргильда подняла голову, неверящими глазами смотрела то на Вихряна, то на Барвника.

Старый маг взглянул на нее, во взгляде было прощание со своей единственной любовью, которую пронес через всю жизнь. И горькое признание, что дурак он, а не мудрец, ведь мог бы этот напиток сам…

В природе многих людей, прочел Иггельд в его угасающем взоре, рассуждать умно, но поступать нелепо. Люди живут поступками, а не идеями…

У старого одинокого мага, которому некому даже глаза закрыть, хватило сил, чтобы самому опустить веки, и он застыл, вытянувшись всем телом

Иргильда плакала, разрывалась в крике, бросалась на неподвижное тело Вихряна, обвиняла, что бросил после того, как отыскал, после всего-всего, и вдруг ее крики оборвались С легким звоном въевшиеся в тело расплавленные куски железного панциря посыпались на пол, словно пересохшие комочки грязи. Красная сожженная кожа разглаживалась, уступая место чистой. Сырое мясо выправлялось, выравнивалось. Проступило незнакомое широкоскулое лицо с широко расставленными глазами, квадратным подбородком, что в мгновение ока покрылся рыжей бородкой.

Человек – это все-таки Вихрян – дико повел глазами по сторонам. Иргильда обхватила его голову обеими руками, прижала к груди. Иггельд слышал ее счастливый до безумия крик: «Ревель, живой!», но в это время из-за окна донеслись крики, звон оружия, сильно запахло гарью. Он повернулся к дверям, пронесся через переднюю комнату и выскочил на площадь.