Ингвар и Ольха

Она прикусила губу, не желая спорить с врагом. Ибо спорить дальше – давать ему хвастать своими богами и обычаями. Честно говоря, тоже бы с большей охотой в жертву богам отдавала преступивших обычаи, преступников, чем невинных младенцев. Из которых, возможно, выросли бы ценные для племени величайшие герои, богатыри, мудрецы. Но не может же быть, чтобы у проклятых русов обычаи были справедливее! Этого не может быть уже потому, что они русы, а не древляне.

И все-таки Ингвар скакал с ощущением радости. Сам удивился, такое случалось редко. А тут и вчера, и позавчера, и сегодня! Даже эти схватки с древлянкой портят настроение ненадолго. Все залито солнцем, лес подступает к его кремлю все ближе, давит ивняк, заросли малины, сладкие ягодники…

Когда пришли русы, здесь по всей округе стояли только черные стога сена, попревшие, с просевшими, как у больных псов, спинами. От деревьев остались одни черные пни, поляне по лени ни за хворостом далеко от дома не уйдут, ни за бревном. Даже погадить норовят с крыльца. Только у них придумана позорнейшая сказка про дурака и щуку.

Да, он запретил под угрозой меча вырубать лес у околицы, когда за сотню шагов дальше ждут валежины: сухие настолько, что стукни – пойдет звон, прожаренные солнцем, смолистые, как только не загораются сами по себе. Запретил рубить малинники, заросли брусники, голубики, орешник… Ему, привыкшему к голым скалам, любое дерево все еще кажется ценностью. Так и не привык к безалаберности полян, как и других людей славянского корня.

Редкий лесок кончился, за широкой поляной темнела густая дубрава. Дорожка с готовностью ныряла под надежную тень. Кони шли лихим наметом. Дубы стояли порознь. Каждый требовал себе простор; ни сушин, ни валежин, все подбирают весяне, даже кустов нет – дубы их не любят, глушат сразу, и так хорошо нестись в напоенном лесными запахами чистом воздухе, слышать дробный перестук копыт…

Ольха выпрямилась в седле, глухо вздохнула. Она поймала на себе странный взгляд Ингвара. Воевода все видел и замечал, где бы ни находился, а Рудый в это время весело заорал:

– Вот они!

– Где? – спросил Ингвар.

– В лес смотри, а не на невесту!

Далеко в просветы между деревьями виднелся крытый возок. По мере того как неслись ближе, видели, что Олег оказался прав. Певцы свалились, едва выбрались из терема в лесную тень. Коней кое-как распрягли, седла побросали в беспорядке, сами свалились тут же, спали, безобразно раскидавшись… Костер догорал, а рядом дымился сапог, от которого осталась одна подошва. Видать, уголек стрельнул из костра, а вытряхнуть уже было некому.

Ингвар не слезал с седла, смотрел брезгливо. Его рука сама вытащила плеть. Рудый покачал головой, спрыгнул. Певец, который так поразил всех, как вполз из последних сил в кусты, так и застрял там. Из-под низких веток несло тяжелым запахом браги и блевотины. Еще двое спали под телегой, примета степняков: в голой степи только под телегой можно найти защиту от жгучего солнца.

Рудый вытащил за ноги певца, тот не шелохнулся. Лицо от перепоя было мертвенно-бледным. Рудый презрительно усмехнулся. Мужчины, а пьют как отроки. То ли дело старшие дружинники. Кувшин вина выпьет, а потом с тем же кувшином на голове спляшет – не уронит!

Он потряс за плечо:

– Эй, отец!

Ингвар что-то процедил сквозь зубы, не мог видеть такого панибратства, слез с коня и увел пастись на край поляны. Ольха тоже спрыгнула, и он, Ингвар, взял ее коня под уздцы, отвел к своему, привязал, принялся расседлывать. У нее от изумления глаза полезли наружу, как у сытого рака, но сдержалась, пусть все так, как будто так и надо, а сама пошла к костру. Тлеющие угли нехотя приняли оставшиеся хворостины, шипели, будто тех мочили во всех водах северного моря. Одна хворостинка наконец занялась слабыми огоньками, а от нее пламя переползло на остальные.

Рудому удалось пробудить певца, а его спутников он растолкал уже ногами. Сонные, испуганные, они сидели на земле, очумело таращили глаза, даже не пытаясь подняться. Судя по их виду, земля под ними еще плыла и качалась во все стороны, а воевода то вырастал до размеров велета, то измельчался так, что исчезал вовсе.

– Ребята, – сказал Рудый, – вы ничего не забыли?

Тарх Тарахович потряс головой:

– Не… Вроде не. А чо?

Рудый бросил ему под ноги калиточку. Ольха издали узнала звон золотых монет. Тарх Тарахович опасливо отодвинулся: