Фарамунд

Он снова поклонился, отступил и встал в один ряд с простонародьем. Сбоку кто-то толкнул в бок, он скосил глаза на довольного Вехульда. Тот прошептал:

— Ну и хитрая же ты змея...

— Ш-ш-ш, — ответил Фарамунд.

Старая женщина неотрывно смотрела в сторону распахнутых дверей в храм. У входа по-прежнему стояли люди Фарамунда, мечи наготове, но все смотрят в эту сторону, никто не смеет переступить порога.

На лице женщины отражалась сильнейшая борьба. Фарамунд видел, как напряглись скулы, а дыхание матери конунга участилось. Ему показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Седоголовый встал с нею рядом, она оперлась о его плечо, обвела собравшихся долгим взглядом.

— Никто не войдет в храм, — сказала она, наконец. Голос ее был низким, страдающим. — Святилище Иисуса Христа не должно быть осквернено блеском мечей и видом пролитой крови.

Вехульд нахмурился, но Фарамунд смотрел неотрывно, ждал. Вехульд шепнул:

— Ты не вмешаешься?

— Тихо, — шепнул Фарамунд. — Не верю, что старая вера испарится как туман...

Мать конунга передохнула, лицо ее побледнело как мел. В глазах стояла кричащая боль, а голос стал хриплым от страдания:

— Но никто и не выйдет из этого храма.

За ее спиной всадники переглянулись, подали коней назад. Двое разом повернули коней и умчались в сторону крепости. Женщина пошатнулась, седой человек подхватил ее под руку. Сзади поддержали, принесли стул, но она покачала головой, кивнула на повозку.

Когда коней развернули, а повозка уже медленно двинулась в обратный путь, навстречу уже катила телега, нагруженная ровно отесанными глыбами. Вехульд смотрел расширенными глазами, а Фарамунд, догадавшись по какому-то странному наитию, подумал, что новая вера закладывает себе опасный прецедент: карать без пролития крови... Но карать. Карать страшно и беспощадно.

А угрюмые дикарщики начали закладывать глыбами дверной проем. Им подали в ведре раствор из яиц и творога, что скрепляет камни крепче самих камней. Стена росла, а когда дыра осталась едва ли для двух камней, изнутри вроде бы раздался крик страха и отчаяния.

Толпа наблюдала молчаливая и торжественная. Происходило событие, память о котором будет передаваться из поколения в поколение. Язычница-мать должна осудить собственного сына на смерть, но христианка не может пролить кровь рода человеческого, да еще в церкви...

Да, отныне церковь будет карать без пролития крови.

За неделю войско залечило раны, а с приходом пополнения стало даже крупнее, чем было до сражения.

Да, в битве полегла треть войска, но племя бургундов, загородившее им дорогу к югу, было истреблено полностью. А те, что остались в дальних селах, в основном — женщины и дети, отныне станут франками.

Погибших было столько, что Фарамунд велел не возиться с похоронами. На поле битвы собрали оружие, с мертвых сняли доспехи, одежду, а мертвых оставили в долине, на опушке и в лесу — кого где застала гибель.

— Все дрались достойно, — определил Фарамунд. — И наши герои, и бургундские воины! Но негоже своих захоронить, а бургундов оставить на поживу лесному зверью!.. Пусть боги видят нашу справедливость.

Громыхало пробурчал:

— А как же они явятся в Асгард с обгрызенными волками лицами?

— Ну... в полдень, как все знают, все раны заживают. Можно драться дальше. А если кто христианин, то и вовсе возносится в их чертоги... в виде пара. Без тела вовсе.

Громыхало посмотрел подозрительно.

— Ты все чаще говоришь о вере Христа.

— Посмотрим, посмотрим, — ответил Фарамунд с неопределенностью в голосе. — Это вера хороша... во многом.

Поздней осенью весь Люнеус облетела весть, что рекс Фарамунд возвращается. Проведет ли всю зиму в Люнеусе, или же просто решил объехать свои города и крепости, никто не знал, но челядь с удвоенным усердием чистила, скребла, мыла, начищала медные подсвечники и светильники.

Тревор буквально помолодел от такой новости. Брунгильда сжалась, когда Клотильда прощебетала веселым голоском, что сам могущественный рекс изволит посетить их бург. Служанка ее старшей сестры Лютеции так и осталась жить в Люнеусе, уже не столько служанка, сколько память неутешным Тревору и Редьярду об их милой Лютеции. Но эта дурочка не знала, что уже несколько месяцев она живет в тягостном ожидании, что ее как овцу отдадут этому человеку!

С серого неба посыпался легкий снежок. Тревор то и дело поднимался на башню, но первыми всадников заметили дозорные. Тревор и Редьярд тут же вскочили на коней и понеслись за ворота, стараясь встретить Фарамунда вне крепости.