Фарамунд

Зима еще не наступила, да и наступит ли в этих краях, когда пришли тревожные вести из земель, завоеванных им всего в прошлом году. Восстали хаддоны, перестали платить дань терлигоны, а кумвры вообще признали власть неведомых гуннов, странного звериного народа, что выплеснуло из Степи...

— Войско распределить по гарнизонам, — велел он. — Укрепиться! И — ждать. Я возьму только легкую конницу. Пройдусь, поинтересуюсь, что же не так...

Громыхало бухнул тяжелым голосом:

— Завоевать всегда легче, чем удержать. Но мы и так покрыли себя славой!

Фарамунд процедил сквозь зубы:

— Я не хочу, чтобы то, что создал я, постигла участь...

Он не договорил, кулаки его сжимались, из груди вырывались яростные хрипы. Громыхало спросил осторожно:

— Участь чего? Если того государства, что создал Маробод, то... все же он погулял со своими ребятами по Европе! Всех трясло.

— Маробод умер, — выдохнул Фарамунд, — и тут же могучая держава рухнула!.. Это было только вчера, но теперь даже его народа нет! Исчезли, испарились. Перестали быть. Не-е-е-ет, мы будем! Убьют ли меня или сам помру, но то, что сейчас сделали... останется!

Громыхало пожал плечами, но спорить не стал, спросил:

— Я с тобой? А то мне здесь, если честно, делать нечего. Не люблю сидеть за крепкими стенами.

— А кто говорил, — напомнил Фарамунд, — что мечтает о спокойной старости?

Он улыбался, и Громыхало с облегчением улыбнулся. Уже понятно, снова плечом к плечу к рексом в бой, в сражения, приключения! А завоевания... Рекс говорит громко и яростно, убедительно... но только для тех, кто не знает его так хорошо, как знают ближайшие соратники. Как знают те, кто видел Лютецию и видел, с какими безумными глазами рекс вынес ее из горящего дома.

А эти завоевания... Он начал их ради Лютеции, сейчас движется по инерции, как лодка, которую разогнали, а потом выбросили весла.

Меняя коней, он с отборным отрядом двигался на север. Просторы южной Галлии быстро сменились дремучими лесами. Старые римские дороги быстро зарастали, держались только вымощенные широкими каменными плитами.

Когда-то он ехал через такой же лес с одним Громыхало, а когда набралась дюжина воинов, считал себя могущественным вожаком! Сейчас возвращается с тысячей всадников, а войско почти не сократилось...

Дни и ночи то слева, то справа, а то и прямо на пути поднималось и быстро росло облако пыли. Потом выныривали всадники с худыми покрытыми пылью лицами, показывались волы или коня, терпеливо волокущие повозки с женщинами и детьми. Целыми племенами перемещалось всякий раз на юг, в теплые страны, к теплым морям. Иногда среди ночи доносилось мычание скота, скрип повозок. Ехали с женами, с детьми, всем племенем или частью племени, что в состоянии жить отдельно и считать себя ростком нового народа.

Он вспомнил рассказы о железных легионах римлян, ощутил, как от недоумения не в состоянии думать ни о чем другом. Если это правда, если, в самом деле, римская армия самая огромная и сильная на белом свете, то они должны были покорить весь мир!..

Правда, вот старая колдунья из бурга Свена... где она сейчас?.. уверяла, что так и было. Римляне покорили весь мир, за исключением совсем уж гнилых болот или безжизненных северных скал, куда просто побрезговали или поленились опустить свой сапог.

Но куда делись эти огромные армии, под железной поступью которых вздрагивала земля? Римская армия состоит из тех же франков и готов, которые служат империи и защищают ее от других наступающих франков и готов! Так что сами римляне не гибнут в постоянных боях, кто им мешает плодиться?

— Не знаю, — ответил Громыхало.

Фарамунд вздрогнул, не сразу сообразил, что рассуждает вслух, как дикий лесной человек, что привык в лесной глуши разговаривать сам с собой.

— Ничего не знаю. Этого никто не может понять... Может быть, это и есть самая великая тайна на свете? Какой-то народ по воле богов начинает расти, покорять соседей, взбирается на вершину могущества, правит миром... А потом все рушится разом! Нет, не всегда разом. Рим до-о-о-олго набирал мощь... Войны, завоевания, войны... Он тысячу лет покорял мир. А потом еще тысячу правил. Так что и сгинет не в один день. Но сгинет.

— Почему? — спросил Фарамунд настойчиво. — Почему?

Громыхало напыжился, рекс выглядит угнетенным, непонимающим.

— Такова воля богов, — изрек он многозначительно. — Даже не воля, а...

— А что?

— Закон, — бухнул Громыхало еще значительнее. — Закон, который боги установили... и теперь даже сами не могут изменить. Всегда так было, всегда так будет. Народы рождались, росли, матерели, старели, мерли... Одни быстро, как комары... другие долго. Но все мерло. И все начиналось сначала.