Фарамунд

— Редьярд... — сказал Тревор, — ты никогда таким не был! Что случилось?

Редьярд медленно поднял голову. Воспаленные глаза смотрели мертво.

— Случилось, дядя.

— Что?

— Ты уже знаешь, Фарамунд взял Помпеум.

Тревор с шумом выпустил воздух, грудь его слегка опала в размерах:

— Фу-у, напугал ты меня! Я уж думал, с тобой или Брунгильдой что стряслось. А Помпеум... Ну, слишком мал этот орешек для его зубов. Он и не такие крепости и города берет. А что Помпеум?.. Это ты зря...

Редьярд по-прежнему бледный, с осунувшимся лицом, покачал головой:

— Помпеум — последний островок римского влияния здесь. Последний островок культуры и цивилизации. А Фарамунд... попросту стер с лица земли. Что всех убил... понятно, римляне тоже редко щадят побежденных, но вот то, что сжег все книгохранилища, разбил все статуи, уничтожил все произведения искусства, а драгоценные ювелирные вещи велел переплавить в золотые слитки!..

Тревор пожал плечами:

— Что делать? Но он бы все равно взял Помпеум.

— Я надеялся, — прошептал Редьярд, — не возьмет.

Тревор насторожился:

— Ты все-таки предупредил?

— Дядя, я не мог иначе.

— Редьярд!

— Это был мой долг. Долг цивилизованного человека.

— Разве ты не франк?

— Франк, дядя. Но я — цивилизованный франк. А это больше, чем франк.

Тревор помотал головой:

— Что-то быстро старею. Не понял тебя, Редьярд.

— Я предупредил не римлян! Я предупредил других цивилизованных людей. Дядя, мы все — христиане. Мы — один народ. А это — язычники, что не познали истинного света. Я не предал своих, когда предупредил римлян, что этот язычник готовится взять их город. Я помог культуре против дикости. К сожалению, это лишь добавило крови.

Тревор сидел, уронив голову. Редьярд встал, медленно ходил взад-вперед по комнате. Его красивое мужественное, хотя и смертельно бледное лицо разгоралось внутренним светом.

— Только бы не дознался Фарамунд, — уронил Тревор глухо.

— Эх, дядя...

Тревор вскочил, впился взглядом в бледное лицо племянника:

— Что? Подозревает?

— Знает, — ответил Редьярд. — Сам префект сказал под пытками...

Он вымучено улыбнулся, но краска покинула не только лицо, отлила даже с шеи, Тревор некстати заметил, что не так уж племянник и силен, шея стала как у цыпленка. Вообще мышцы начали таять с той поры, как он вместе с Лютецией и Брунгильдой принял крещение и повесил на шею золотой крестик.

— И что Фарамунд? — вскрикнул Тревор. — Не молчи же!.. У тебя такое лицо... Что он сказал? Ты его видел?

— Нет. Он даже не пожелал сказать мне это лично. Прислал гонца со словами, что велит мне покончить с собой.

Тревор закусил губу. То, что Редьярда не повесили за измену, как водится с преступниками, или не казнили мечом, говорит о расположении рекса. Он все же верит, что Редьярд не бросится в бега под покровом ночи...

Эта мысль была неожиданна, он тут же выпалил:

— Ты скроешься? Из крепости можно уйти незаметно!

Редьярд покачал головой:

— Я могу уехать свободно. Гонец никому больше не говорил, это видно. Все здесь относятся ко мне, как и раньше.

— Ну, так что тебя держит?

— Дядя, а ты не подумал, что Фарамунд, возможно, сам хотел бы, чтобы я убежал?

— Зачем?.. Ах, да!

Редьярд сказал совсем тихо:

— Я сказал гонцу, что все выполню.

Тревор сказал в радостном нетерпении:

— Но ты ведь христианин! А всякие клятвы перед язычником, ты ж сам говорил, необязательны. Значит, ты свободен от клятвы перед рексом. Тебе нужно только скрыть лицо и выйти через любые ворота. А то и вовсе перелезть через стену. Я знаю такие места...

Редьярд покачал головой:

— Дядя, я же сказал, меня никто не остановит, если я выеду через главные ворота! Но я не выеду, знаю. Да, я обрекаю свою бессмертную душу на вечные муки... ведь самоубийство запрещено моей верой!.. но что-то во мне требует, чтобы я сдержал слово.

Тревор воскликнул с мукой:

— Редьярд! Кроме тебя и Брунгильды у меня никого не осталось. Я уже стар, погибли не только ровесники, но и вся молодая родня. Останься хоть ты!.. Уйди, скройся. Это все согласно твоей проклятой вере, но сейчас я и ее благословляю, ведь она спасает тебе жизнь...

— Нет, дядя.

Он стоял гордый и красивый, к щекам вернулся румянец, глаза блестели, как звезды. Тревор смотрел с болью. Редьярд еще раз покачал головой. Тревор медленно поднял тяжелую, как налитую холодным свинцом, руку:

— Давай его сюда.