Фарамунд

Редьярд вытащил из ножен короткий римский меч, больше похожий на нож для разделки рыбы, подал рукоятью вперед. Тревор принял, застыл. Редьярд повернул руку дяди так, чтобы острие коснулось левой стороны груди напротив сердца.

— Держи крепко!

— Держу, — прошептал Тревор.

Редьярд взялся обеими руками за покатые плечи дяди. Некоторое время оба жадно смотрели друг в друга, жадно вбирали взглядами. Потом Редьярд с силой обнял старого воина, притянул к себе. Лезвие с хрустом прорвало тугую плоть. Тревор почувствовал, как дыхание Редьярда оборвалось, но племянник нашел в себе силы обнять дядю крепче, прижался как ребенок, как прижимался в детстве, спасаясь от строгого отца, даже погладил по спине...

Тревор молчал, запрокидывал голову, ибо слезы уже закипели в глазах. Они стояли грудь в грудь, крепко обнявшись. Тревор уже выпустил рукоять, обхватил племянника обеими руками. Пальцы наткнулись на горячее мокрое лезвие, что вылезло из-под левой лопатки.

Фарамунд сидел на обрубке бревна посреди походного лагеря. В стороне на широком вытоптанном пространстве сотня молодых воинов училась двигаться вместе, разом бросать дротики, поворачиваться, закрываться щитами.

У костра раздался громовой хохот. Там веселились его герои, с ними улыбался бродячий мудрец. Его вчера подобрали на дороге, накормили, теперь он потешал их забавными рассказами.

Видя, что конунг смотрит в их сторону, Вехульд прокричал:

— Фарамунд!.. Не хочешь ли приобщиться к мудрости? А то нас упрекают, что даже расписаться не умеем!

Фарамунд покачал головой:

— Да нет... Меня занимают сейчас странные вопросы...

— Какие?

— Да так... Зачем живем... Что есть истина...

Вехульд засмеялся:

— Так для этого и есть вот эти... что бродят по дорогам, бедные и жалкие, и учат жить других... Слушай, мудрец, ты можешь сказать нашему конунгу, что есть истина?

Фарамунд увидел изможденное бледное лицо с глубокими морщинами. Странствующий мудрец ответил хриплым усталым, но совсем не слабым голосом:

— Могу.

Фарамунд нахмурился, такие бродяги знают, что делается за морем, но не скажут, глядя на его меч, сколько им осталось жить.

— Хорошо, — сказал он грубо, — скажи. Но помни, что за дурость ты поплатишься своей головой.

Мудрец поклонился:

— Но и ты пообещай, что не казнишь меня за правду. За это я скажу тебе не одну истину, а целых три.

Фарамунд ощутил подвох, нахмурился сильнее.

— Говори. Но поглядывай на мой меч.

— Первая истина, — сказал мудрец отчетливо, — что ты — конунг этого племени. Вторая — что каждый понимает истины в меру своего развития. Третья — ты пообещал не причинять мне вреда за сказанное.

Наступила тревожная тишина. У костра замерли. Фарамунд пребывал в глубокой задумчивости. Странное ощущение, что это уже слышал, или даже... участвовал. Наконец, видя, что от него ждут ответа, встрепенулся, спросил:

— Это ведь не ты придумал, верно?

Мудрец помедлил, поклонился:

— Я что-то не так рассказал?

— Да нет, мне понравилось. Поучительно.

— Был великий мудрец, — ответил странник с великой неохотой, — который запретил записывать его мудрые притчи. И даже упоминать его имя.

— Почему? — удивился Фарамунд.

— Он хотел, чтобы их рассказывали, применительно к тому времени... и тем событиям, что происходят сейчас. Хотя на самом деле это произошло... очень давно! Настолько давно, что многим неинтересно знать о тех временах. Зато когда я называю живущих сейчас рексов или базилевсов, то слушают.

Фарамунд медленно наклонил голову.

— Хорошо, — ответил он. — Иди. А мне надо подумать.

Думал об этом странном случае он и поздним вечером, когда усталый вернулся в бург, захваченный у какого-то разини, рухнул на ложе. Одеяло под рукой слегка коробилось, пятна крови засохли, нежная ткань стала грубой. Он сам зарубил владельца, а потом и двух женщин, что с визгом метались по комнате, но слуги забыли сменить окровавленные простыни и одеяла.

Он лежал, раскинув руки, когда по телу прошла легкая волна. Легкая, неслышная, словно от окна пахнуло южным ветром. Он ощутил внезапно, что в бург вошло нечто огромное и могучее. Волосы на загривке зашевелились. Страх прокатился по телу, в следующее мгновение его тело взметнулось с постели, он молниеносно опоясался и прицепил ножны с мечом.

Кожа пылала, словно по голому телу постегали крапивой. Он чувствовал, как вроде бы без причины колотится сердце, горячая кровь бурлит в жилах. Пальцы дергались, их неудержимо тянуло к рукояти меча.