Князь Владимир

Он перешел на шаг, Олаф пробежал еще чуть, остановился, поджидая хольмградца. Владимир запоздало увидел, что викинг уже на пределе, бежал на самолюбии, такой скорее упадет замертво, чем сдастся, а ему продержаться бы еще чуть…

– То-то, – сказал Олаф. Его покачивало, в могучей груди хрипело и булькало, словно там лопнул бурдюк с вином. – Мы… викинги… умеем…

– Победил, – признался Владимир. – Я что, мне ни разу не приходилось вот так… не от кого было… гм…

Викинг грозно захрипел. Белесые брови сдвинулись, синие глаза метнули молнию. Владимир поежился – так можно дошутиться, – но Олаф лишь посопел, раздувая ноздри, хольмградец, к счастью, не уточнил, в детстве всем приходилось бегать от грозного отца.

– Воин должен уметь бегать… Врага догнать, оленя, даже зайца загнать так, чтобы косой пал замертво!

– Да я что, – сказал Владимир с неловкостью, – ты не серчай. Если зайца…

– Без труда, – ответил Олаф. – Я тебе как-нибудь покажу.

– Все, буду примечать длинноухих. Нам бы как раз зайчатины на обед…

Он умолк, а Олаф вздрогнул, завертел головой. Владимир видел, как шевельнулись розовые уши викинга. Сам Олаф пригнулся, как дикий зверь, едва не рычал, зорко и настороженно всматривался, вслушивался.

Донесся стук копыт, потом чистый звонкий голос, распевающий во все горло. Слов Владимир не расслышал, оба вжались в землю, но место больно уж неудачное: всадники вот-вот увидят с высоты седел. Вдруг Олаф ахнул тихонько, а Владимир ощутил, как сжалось сердце.

Всадников было трое. И все трое были великанами в добротных доспехах и на огромных боевых конях. От них веяло грозной силой, удалью, несокрушимой мощью. Уздечки позвякивали, копыта били в землю тяжело, мощно.

Владимир толкнул Олафа, в мышиную норку не втиснешься, поднялись. Передний оборвал песню. Его серые глаза с любопытством рассматривали двух оборванцев, а Владимир и Олаф все не могли оторвать от него глаз. Что доспехи, он даже в панцире, явно греческом, шолом блещет так, что глазам больно, сложный узор, а сверху колышутся по ветру красные с синим перья. Оружием воин обвесился с головы до ног, и если бы ему не было весен двадцать, когда тяга к оружию понятна, то даже Олаф назвал бы его дурнем.

Двое всадников, что ехали сзади, одеты проще, но выглядят намного опаснее. Их оружие легче, вместо панцирей – легкие кольчуги, вместо тяжелых мечей и топоров – легкие, но длинные сабли. Правда, мечи и топоры тоже есть, приторочены сзади у седел. Оба с непокрытой головой, но шоломы выглядывают из седельных мешков. Лица обветренные, битые солнцем и ветрами, без капли лишнего мяса, только кости и мышцы, глаза похожи на острые наконечники стрел. Оба как несокрушимые скалы, а кони, не знавшие хомута, – могучие, налитые мощью звери, даже сейчас всхрапывают враждебно, готовые куснуть чужаков или ударить копытом.

Владимир толкнул Олафа, поклонился:

– Исполать вам, могучие витязи!

Олаф нехотя поклонился. Его синие глаза жадно щупали богатое вооружение, могучих коней, мерили ширину плеч богатырей.

Передний, что оборвал песню, спросил с брезгливым недовольством:

– Что за рвань шляется по Дикому Полю?

По голосу – вятич, да и нос курносый, глаза расставлены широко, на переносице чашка поместится, стать молодецкая, какой известны вятичи.

– Погорельцы мы, – ответил Владимир с поклоном. – Почитай, уся весь пошла огнем. Одни угли остались… Бредем наниматься к кому-нибудь. Хоть в холопы, жить-то и кормиться как-то надо…

– Да зачем вам жить? – удивился вятич. – Коль дома свои сохранить не сумели, то вам лучше сгореть со своим скарбом.

Двое старших молчали. Владимир чувствовал на себе придирчивые пытливые взгляды. Один золотоволос, высок, другой коренастее и шире, а волосы черные как вороново крыло. Глаза чуть вприщур, и даже не будь узких, как шнурок, усов, Владимир признал бы печенега. Наконец передний сказал укоряюще, Владимир сразу ощутил мягкий говор киянина:

– Так что ж бредете в ту сторону? Русь вон в той стороне! Попадетесь диким людям, они сразу аркан на шею! Мужики крепкие. Будете жить со скотом, жрать со свиньями.

– Дык откуда ж знать, – сказал Владимир робко, – в какой стороне что? Мы ж никогда из веси и не выходили-то…

Молодой вятич гордо выпрямился:

– Эх, народ! Пошто живете?

Тот, которого Владимир определил как печенега, спросил внезапно:

– А что молчит твой спутник?

Голос его был резкий, свирепый, в нем еще звучала дикость и жестокость степняка. Темные глаза, такие же темные, как и у самого Владимира, впились в его лицо.