Святыня

Зимой помещение это преображалось в гостиную во французском стиле – с позолоченными креслами и стульями времен Людовика XIV, изящными вышитыми козетками и диванами, инкрустированными золотом, и чайными столиками и картинами, на которых аристократы и аристократки в седых париках беседовали об опере, гильотине или о чем там еще они привыкли беседовать в отмеренные судьбой сроки их обреченного на гибель владычества.

– Тщеславие, – сказал я, глядя на вспухший сломанный нос Дезире и обезображенный подбородок Тревора, – вот что погубило высший класс французского общества. Именно оно подхлестнуло революцию, оно побудило Наполеона отправиться походом в Россию. Так, по крайней мере, учили меня иезуиты. – Я пристально взглянул в глаза Тревору. – Или я ошибаюсь?

Он пожал плечами:

– Несколько плоско, но недалеко от истины.

И он и Дезире были привязаны к креслам через комнату друг от друга, что составляло расстояние в двадцать пять ярдов, если не больше. Энджи находилась в западном крыле первого этажа и занималась приготовлениями.

– Мне нужно, чтобы доктор занялся моим носом, – сказала Дезире.

– В настоящее время у нас нет под рукой пластических хирургов.

– Это было вранье? – спросила она.

– Вы о чем?

– О Дэнни Гриффине.

– Ага. Полнейшее.

Она сдула с лица упавшую прядь и кивнула своим мыслям.

Вошла Энджи, и вместе с ней мы сдвинули к стенам мебель, освободив широкое свободное пространство между Дезире и ее отцом.

– Ты комнату мерила? – спросил я Энджи.

– И очень точно. В длину здесь двадцать восемь футов.

– Не уверен, что смог бы пульнуть футбольный мяч на такое расстояние. Кресло Дезире на сколько отстоит от стены?

– На шесть футов.

– А кресло Тревора?

– На столько же.

Я покосился на ее руки:

– Красивые перчатки.

Она подняла руки:

– Нравятся? Это перчатки Дезире.

Я тоже поднял здоровую руку, которая тоже была в перчатке.

– А это – Тревора. По-моему, из телячьей кожи. Очень мягкая и облегает.

Энджи влезла в сумочку и извлекла оттуда два пистолета. Один был австрийский – девятимиллиметровый «глок 17», второй был немецкий – девятимиллиметровый «зиг-зауэр Р226». «Глок» был легкий и черного цвета. «Зиг-зауэр» был из серебристого алюминиевого сплава и чуточку тяжелее.

– Там столько их было в оружейном ящике, – сказала Энджи, – но эти мне показались самыми подходящими.

– Обоймы?

– "Зиг-зауэр" вмещает пятнадцать патронов, «глок» – семнадцать.

– И разумеется, патронники пусты.

– Разумеется.

– Что вы, ради бога, такое делаете? – произнес Тревор.

Мы притворились, что не слышали.

– Кто сильнее, как ты думаешь? – спросил я.

Энджи смерила обоих взглядом.

– Трудно сказать. Дезире молода, но у Тревора в руках достаточно силы.

– Бери «глок».

– С удовольствием.

Она протянула мне «зиг-зауэр».

– Готова? – спросил я и, зажав рукоять грудью и поврежденной рукой, оттянул затвор и дослал патрон в патронник. Наставив «глок» в пол, Энджи сделала то же самое.

– Готово!

– Погодите! – воскликнул Тревор, когда я направился через комнату к нему, держа пистолет в вытянутой руке и целя прямо ему в голову.

Снаружи шумел прибой и ярко светили звезды.

– Нет! – завопила Дезире, когда к ней с пистолетом в руке начала двигаться Энджи.

Тревор забился в кресле, натягивая связывавшие его веревки. Он дернулся влево, потом вправо и снова влево.

А я все приближался. Я слышал громыхание кресла, в котором так же билась и дергалась Дезире, а комната словно съеживалась вокруг Тревора с каждым моим шагом. Лицо его над прицелом пистолета росло, ширилось, глаза метались из стороны в сторону. Из-под волос у него тек пот, а обезображенные щеки сводила судорога. Бледные, до молочной белизны губы раздвинулись, обнажая зубы, и он издал не то вопль, не то вой.

Подойдя вплотную к его креслу, я приставил пистолет к кончику его носа:

– Как себя чувствуете?

– Нет, – произнес он. – Пожалуйста!

– Я сказала «Как чувствуете себя», – рявкнула Энджи на Дезире на другом конце комнаты.

– Не надо! – крикнула та. – Не надо!

– Я задал вам вопрос, Тревор, – сказал я.

– Я...

– Как чувствуете себя?

Глаза его скосились, вперившись в ствол пистолета, и в них показались красные прожилки.

– Отвечайте!

Губы его зашамкали, потом сжались, а на шее вздулись вены.