Святыня

– Платим мы, – сказал я.

– Нет, – запротестовал он. – Вы ведь уже четыре месяца как не работаете.

– Четыре месяца до сегодняшнего дня, – сказала Энджи. – Сегодня нам поручили выгодное дело. За ним большие деньги. Так что разреши уж заплатить за тебя, маленький.

Я дал официантке свою кредитную карточку (удостоверившись, что в этом заведении они знают, что это такое), и через несколько минут она вернулась с сообщением, что карточка моя не принята.

Бубба был в восторге.

– Выгодная работа! – закудахтал он. – Большие деньги!

– Вы уверены, что не принята? – спросил я.

Официантка была необъятных размеров, пожилая, с грубой, как будто дубленой кожей. Она сказала:

– Да, вы правы. Я шесть раз вводила ваш номер, но, может быть, в чем-нибудь ошиблась. Дайте попробую еще.

Потом я взял у нее карточку под хихиканье уже не только Буббы, но и Нельсона и братьев Туоми.

– Вот вам и толстосум! – покатывался со смеху один из этих недоумков Туоми. – Небось все денежки потратил, когда самолет прикупил на прошлой неделе, а?

– Смешно, – сказал я. – Обхохочешься.

Энджи оплатила счет частью наличных, которые мы получили в то утро от Тревора Стоуна, и мы всей компанией с шумом вывалились на улицу.

На Стоутон-стрит Бубба и Нельсон поспорили насчет того, какой из стриптиз-клубов больше отвечает их изысканным вкусам, а братья Туоми стали толкать друг друга в сугроб и драться на кулачках.

– Какого кредитора ты разозлил на этот раз? – поинтересовалась Энджи.

– Ума не приложу, – сказал я. – Я уверен, что у меня все уплачено.

– Патрик, – произнесла она тоном, каким иногда говорила со мной мама. Она даже нахмурилась точь-в-точь как мама.

– Ты же не станешь журить меня и грозить мне пальцем, правда ведь, Энджи?

– Ну, значит, они не получили чека, – сказала она.

– Гм... – сказал я, потому что это было единственное, что я мог сказать в такой ситуации.

– Так вы идете с нами, ребята? – спросил Бубба.

– А куда?

– В «Милашку Монс». В Согасе.

– Ага, – согласилась Энджи. – Разумеется, идем, Бубба. Только дай я сперва пятьдесят долларов разменяю, чтобы было что сунуть им в набедренные повязки.

– Ладно. – Бубба замедлил ход.

– Бубба, – сказал я.

Он взглянул на меня, потом на Энджи, потом опять на меня.

– О, – вдруг воскликнул он, тряхнув головой, – так вы смеетесь!

– Смеюсь? – Энджи прижала руку к груди.

Бубба сгреб ее за талию и приподнял одной рукой, так что пятки ее очутились где-то возле его колен.

– Я буду скучать по вам.

– Мы завтра увидимся, – сказала она. – А сейчас опусти меня на землю!

– Завтра?

– Мы же договорились, что проводим тебя в тюрьму, – напомнил ему я.

– Ах да, это здорово!

Он опустил Энджи, и она сказала:

– А возможно, тебе и требуется некоторый отдых.

– Требуется, – вздохнул Бубба. – Устал я за всех думать.

Проследив за его взглядом, я увидел, как Нельсон прыгнул в кучу-мала из братьев Туоми и все вместе они покатились с льдистого края сугроба, тузя друг друга и дико хохоча.

Я бросил взгляд на Буббу.

– У каждого из нас свой крест, – сказал я ему.

Нельсон сбросил Игги с сугроба на капот припаркованной машины, от чего включилась сирена сигнализации. Сирена так и взвыла в ночи, а Нельсон сказал: «Ух-ох!», – после чего все трое разразились новым взрывом смеха.

– Понял, о чем я? – сказал Бубба.

* * *

Что произошло с моей кредитной карточкой, я узнал только на следующее утро. Автоматический оператор, с которым я связался по возвращении домой, сообщил мне только то, что номер моей кредитки «пропущен». Когда я спросил, что означает в данном случае слово «пропущен», автомат проигнорировал мой вопрос, добавив своим монотонным компьютерным голосом, что для нового выбора требуется нажать кнопку «один».

– Не думаю, что у меня много возможностей выбора, если номер пропущен, – сказал я ему, после чего вспомнил, что разговариваю с компьютером. Потом я подумал, что пьян.

Когда я вернулся в гостиную, Энджи уже спала. Она лежала на спине. Экземпляр «Истории служанки», соскользнув с ее груди, покоился в кольце ее рук. Наклонившись над ней, я отнял у нее книжку, и Энджи, слегка застонав, перевернулась на бок и, ухватив подушку, зарылась в нее подбородком.

В этой позе я обычно и заставал ее каждое утро, входя в гостиную. Она не столько погружалась в сон, сколько зарывалась в него, как в нору, сворачиваясь в тугой комок, так что тело ее занимало не больше четверти пространства постели. Я опять наклонился над ней и отвел от ее носа упавшую прядь волос, на лице ее мелькнула улыбка, и она еще глубже зарылась в подушку.