Второе восстание Спартака

Более худшего времени, чтоб покатить на пахана, Мойка выбрать не мог. Лагерь доходит от голода, жрать нечего даже блатным, нервы у всех без исключения, как взведенные курки. И ближайшее будущее не сулит радужных надежд, а сулит лишь новые беды. Вот-вот заварится кровавая каша «сучьей войны». Начальники тоже звереют вместе со всеми, того и гляди закрутят гайки ужесточения режима до полного среза резьбы. А до весеннего тепла, когда хоть с хавкой станет полегче, еще ой как далеко – вся зима впереди. Что вполне естественно, в последние дни лагерь заполонили всевозможные слухи. Слухи о том, что главное ментовское начальство отдало тайный приказ извести в лагерях под корень всех блатных. Отсюда и голодуха, отсюда и суки, а скоро, говорят, пойдут массовые расстрелы. Еще ходили слухи, что лагерь скоро закроют и всех скопом повезут в казахстанские степи на освоение новых территорий. Высадят в чистом поле, жить придется в вырытых в мерзлой земле землянках, жрать вообще станет нечего. Ходили по лагерю слухи и вовсе уж несусветные, однако ж люди относились даже к ним вполне серьезно, и это еще больше взвинчивало и без того взвинченную обстановку. И в это время затевать грызню между собой! Словом, взгляды блатных не предвещали для Мойки ничего хорошего.

Два Мойкиных кореша сидели наособицу от остальных, и на их лицах тревожное ожидание мешалось с откровенным животным страхом.

– Я и сам не рад, братва, затевать этот разговор, – пробежав взглядом по собравшимся в угольном сарае, Мойка виновато развел руки в стороны. – Но кто ж я был бы, узнав и промолчав про нехорошие странности.

– Проскальзывай увертюры, ботай по главной теме, – сказал Володя Ростовский.

– Можно и по главной, – легко согласился Мойка. И расстегнул ворот телогрейки. – Что бы вы сказали, уважаемые люди, когда б узнали, что пахан наш состоял в комсомоле и то скрыл от короновавших его законников и до сего дня скрывает от всех нас?..

Мойка снова обвел взглядом собрание, жадно ловя выражения лиц – видимо, очень хотел увидеть в чужих глазах поддержку, праведный гнев, солидарность с обвинением. Но вряд ли он разглядел что-то иное, кроме усталости. Только вот с Марселем он, понятно, избегал встречаться взглядом.

– Так и это не все, что выяснилось, – голос Мойки вроде бы уже был и не так тверд, как минутой ранее. – Вы будете сильно удивляться, когда узнаете, кто его в комсомол принимал, – Мойка выдержал небольшую драматическую паузу. – А принимал его в комсомол не кто-нибудь, а доподлинно наш нынешний Кум, который начинал свой легавый путь аккурат с комсомольской линии. Вот так, уважаемые...

И даже эта предъява не произвела эффекта разорвавшейся бомбы, на что, видимо, очень рассчитывал Мойка. Никто не кричал: «Долой такого пахана!», никто не размахивал заточкой, не порывался вырвать кадык запятнавшему свою воровскую биографию Марселю. Люди сидели неподвижно, с непроницаемыми усталыми лицами. Ну никому, абсолютно никому неохота было сейчас вникать в эту туфту с комсомолом. Однако закон есть закон, а слова уже сказаны – слова, обвиняющие в нарушении этого самого закона. Потому как биография коронованного вора должна быть чистой и безупречной, аки слеза младенца, и уж точно незапятнанной всякими там активистскими выходками типа членства в комсе.

Стало быть, обратного хода нет. И потому вникать все равно придется.

– Ты, Мойка, на кого ботало раззявил! Ты на всех на нас ботало раззявил, сучара! – с угольной кучи скатился, обрушивая за собой антрацитово отблескивающие черные куски угля, блатной в драной кепке.

– Заткнись, Кочерыга! – вяло, едва разлепив губы, произнес Володя Ростовский. Но внушительно, видать, произнес – Кочерыга вмиг заткнулся, да и другие не порывались вставить слово. – Зубами лязгать пока приказа не дадено. Не на партсобрании, чтобы с места орать. – Он чиркнул спичкой, раскурил потухшую папиросу. – Слушаем тебя дальше, Мойка.

– Может, теперь Марсель нам чего скажет? – спросил Мойка. – Пусть ответит.

– Э-э нет, милок, – покачал головой Володя Ростовский. – Так не пойдет. И ты, – он вытянул зажатую в пальцах сгоревшую спичку в направлении Мойки, – это прекрасно знаешь. На что Марсель должен ответ держать? На твои пустые прогоны? Так ведь и я могу взять и погнать на... – Володя обернулся. – Да вот хотя бы на Барсука. Я могу взять вот и прогнать, что он... ну скажем, японский шпион, а блатным всю жизнь прикидывался, и раз так, пусть его теперь переводят к политическим. (Барсук, да и некоторые другие, разулыбались.) И чего, Барсук должен рвать рубаху, бить себя в грудь, кричать, что, дескать, «падлой буду, не шпион я!»? Не-ет, ты сперва слова свои весомо подкрепи, а уж потом требуй оправданок. Короче, давай старайся, Мойка, иначе... нехорошо выйдет.